Перед изгнанием. 1887-1919 - Феликс Феликсович Юсупов

его не сбили с толку. Если он будет меня слушать, все пойдет хорошо. Правду я говорю? Объясни ему это хорошенько, чтобы он понял… Ладно, прощайте, заходите ко мне.

Он обнял меня.

После его ухода мы с мадемуазель Г. снова спустились по черной лестнице.

– Не правда ли, как легко у Григория Ефимовича, – сказала она, – и как забываются в его присутствии все житейские огорчения? У него дар привносить в душу чувство покоя и уверенности.

Я не хотел с ней спорить. Однако высказал следующую мысль:

– Григорий Ефимович хорошо бы сделал, если бы покинул Петербург как можно скорее.

– Почему? – спросила она.

– Потому что кончится тем, что его убьют. Я в этом уверен, и советую использовать все ваше влияние, чтобы внушить ему, какая опасность ему угрожает. Надо, чтобы он уехал.

– Нет, – воскликнула она с ужасом, – никогда не случится подобного. Бог этого не допустит. Поймите, что он – наша единственная опора, единственное утешение. Он исчезнет, все будет потеряно. Императрица не зря верит, что, пока он здесь, с ее сыном ничего не случится. Григорий Ефимович сам сказал: «Если меня убьют, царевич умрет». На него было множество покушений, но Бог его нам сохранил. Он теперь так осторожен, так хорошо охраняется, что за него нечего бояться.

Мы приехали к дому Г.

– Когда я вас увижу? – спросила моя спутница.

– Позвоните мне, когда его увидите.

Я с тоской видел, какое впечатление наша последняя беседа произвела на Распутина. Все надежды удалить его без насилия казались мне все более и боле химерическими. Он чувствовал себя могущественным и в полной безопасности. И думать нечего было предлагать ему деньги, поскольку он явно располагал очень значительными средствами, а если правда, что он работает, даже и полуосознанно, на Германию, то очевидно, что тогда он пользуется суммами, значительно превышающими то, что мы когда-либо сможем ему предложить.

* * *

Моя военная подготовка в Пажеском корпусе оставляла мне мало свободы. Я возвращался к себе очень усталым, но не мог отдохнуть; неотвязная мысль о Распутине тут же меня захватывала. Я старался измерить степень его виновности и проникал мыслью в ужасный заговор против России, душой которого он являлся. Отдает ли он себе отчет в том, что делает? Эта мысль меня мучила. Часами я перебирал в уме все, что знал о нем, стараясь понять противоречия его характера, и найти объяснение его гнусному поведению. Но при воспоминании о его развратной жизни, невероятном отсутствии совести и, особенно, отвратительном притворстве перед императорской семьей возмущение вновь овладевало мной.

Постепенно, понемногу из этого хаотичного собрания картин и фактов ясно выступала простая физиономия Распутина.

Это был неграмотный крестьянин, без принципов, циничный и алчный, достигший неожиданно для себя успеха. Его неограниченное влияние на государя и государыню, культ среди множества поклонниц, непрерывные оргии и разврат развращающая праздность, к которой он не был ранее привычен, заглушили в нем последние следы совести.

Но кто же были люди, так использующие его и незаметно руководящие им издалека? Маловероятно, что Распутин был осведомлен об истинных намерении своих руководителей и что он знал, кто они на самом деле. Он редко вспоминал имена тех, кого видел. У него была привычка давать каждому прозвище, какое ему подсказывала собственная фантазия. В одном из наших последующих разговоров, намекая на этих таинственных друзей, он назвал их «зелеными». Вероятно, он их никогда не видел и сносился с ними через посредников.

– «Зеленые» живут в Швеции. Ты с ними познакомишься, – сказал он мне.

– А в России, – спросил я, – тоже есть «зеленые»?

– Нет, есть только «зелененькие», их друзья и наши. Это умные люди.

Несколько дней спустя, когда я еще был погружен в свои размышления, мадемуазель Г. позвонила мне и сказала, что «старец» снова зовет меня с собой к цыганам. Под предлогом экзаменов в Пажеском корпусе я отклонил приглашение и ответил, что если Григорий Ефимович хочет меня видеть, то приду к нему пить чай.

Я отправился туда на следующий день. Он был особенно любезен. Я напомнил ему о его обещании меня вылечить.

– Увидишь, – сказал он, – достаточно несколько дней. Но выпьем сначала чаю, потом перейдем в мой кабинет, где нас никто не побеспокоит. Я помолюсь Богу и сниму болезнь с твоего тела. Только слушайся меня, милый, и ты увидишь, что все будет хорошо.

После чаю Распутин впервые впустил меня в свой рабочий кабинет, маленькую комнатку с кожаным диваном, несколькими креслами и большим письменным столом, заваленным бумагами.

«Старец» велел мне лечь на диван. Затем, внимательно глядя на меня, он тихонько провел рукой по моей груди, шее и голове. Потом опустился на колени, положив руки мне на лоб, и пробормотал молитву. Его лицо было так близко к моему, что я видел лишь глаза. В таком положении он оставался довольно долго, потом резким движением поднялся и стал делать надо мной пассы.

Гипнотическая власть Распутина была безграничной. Я чувствовал входящую в меня силу, теплым потоком охватывающую все мое существо. В то же время меня охватило оцепенение; мое тело онемело. Я пытался говорить, но язык не повиновался, и я понемногу сползал в полусон, как будто мне дали сильный наркотик. Только глаза Распутина сверкали передо мной; два фосфоресцирующих луча, создававших большой освещенный круг, то приближавшийся, то удалявшийся от меня.

Я слышал голос «старца», но не мог понять, что он говорит, и, оставаясь в этом положении, не в силах был ни вскрикнуть, ни пошевелиться. Одна лишь мысль была свободна, и я понимал, что попадаю постепенно под власть этого загадочного и огромного человека. Затем я почувствовал проснувшуюся во мне волю сопротивляться гипнозу. Эта сила, увеличиваясь, окружила меня, как невидимая броня. Было ощущение беспощадной борьбы между нами: его личностью и моей. Я понял, что помешал ему полностью овладеть моей волей. Но я напрасно пытался пошевелиться: надо было ждать, чтобы он приказал мне встать.

Вскоре я ясно различил его силуэт, лицо и глаза. Ужасный световой круг пропал совершенно.

– Хватит на этот раз, милый, – сказал Распутин.

Внимательно наблюдая, он был тем не менее далек от подозрения, что захватил лишь часть моих чувств, и не заметил моего сопротивления гипнозу. Удовлетворенная улыбка осветила его лицо, и уверенный тон выдавал убежденность, что теперь я буду у него в руках.

Он резко потянул меня за руки. Я поднялся и сел. Голова кружилась. Чувствовалась слабость во всем теле. Делая над собой усилие, я встал и сделал несколько шагов. Ноги были как парализованные и