Степени приближения. Непридуманные истории (сборник) - Яков Фрейдин

– Александра Романовна приказала вам срочно к ней явиться.

Отвели его к ней в управление, она дверь за ним плотно прикрыла и говорит:

– Ананий, слушай меня внимательно. У тебя через неделю срок кончается. Но радоваться не спеши. Муж вчера бумагу из Москвы получил, где приказ дан, чтобы всех у кого срок кончается, не выпускать, а намотать ещё пять лет в довесок. Иван этот приказ в силу пока не ввёл, а потому сделаем вот что. Я приготовила документы о твоём освобождении и вот тут пропуска на материк для тебя и твоей жены с ребёнком. Сейчас же и уезжайте, да так далеко, как можете. Когда приказ в силу войдёт – будьте на материке.

Поблагодарил её Нана и тем же вечером уплыли они на пароходе во Владивосток, а оттуда поездами по диагонали – через всю страну. Как и советовала Екатерина Четвёртая – уехали так далеко, как только возможно. Через два месяца добрались они до Сухуми, сняли комнату. Нана устроился преподавателем в музыкальное училище – вот, казалось, можно снова начать жить.

* * *

Но не тут-то было. Приказ об отмене освобождения зэков действовал по всей стране и через полгода Нану в Сухуми нашли, опять арестовали и отправили в тюрьму в Тбилиси. Пробыл он в тюрьме несколько месяцев уже в качестве английского шпиона – Япония к тому времени была побеждена и шпионы ей были ни к чему. За те несколько месяцев, что провёл он в тюрьме, умудрился даже прилично выучить грузинский язык. В Тбилиси особое совещание постановило в лагерь его не заключать, всё же отсидел он уже свою десятку, а отправить в ссылку на пять лет в посёлок Мотыгино в Красноярском крае. Если не знаете, что такое Мотыгино, лучше вам и не знать. И поехали Шварцбурги под конвоем опять на восток, в сибирскую ссылку.

Сняли они в этом посёлке комнатку, кое-как жили, но работы не было никакой и стали с голода и тоски доходить. Было ему там совсем невмоготу, много хуже чем в Магадане – без денег, без зимней одежды, нечем ребёнка кормить, да и без музыки не мог он жить. Написал тогда Ананий прошение начальству, чтобы позволили ему отбывать ссылку ну хоть в чуть-чуть более культурном месте. Сжалились и разрешили ему переехать в Енисейск, что на север от Красноярска. Тоже не Рио-де-Жанейро, но там хоть были клуб и музыкальное училище.

Буквально на следующий день после переезда в Енисейск, пошёл Ананий разыскивать этот клуб. Клуб оказался в добротном особняке ещё старой кирпичной постройки. Дверь была не заперта, побродил по безлюдным коридорам и зашёл в зал. Там было пусто, только лежали расстеленные по полу красные полотнища и какая-то измождённая старуха рисовала на них лозунги к первомайским праздникам. Но главное – в дальнем углу сцены стоял настоящий рояль, поцарапанный, пыльный, заваленный каким-то хламом. Но рояль! Нана подошёл к нему, скинул на пол мусор, отёр рукавом пыль и открыл крышку. Сначала нежно погладил клавиши, как ребёнка по голове, потом уселся на стул, посидел молча, вздохнул и заиграл рапсодию Листа.

Вскоре заметил он, что та старуха, которая рисовала лозунги на полу, подошла к роялю, стоит рядом и слушает, прикрыв рот руками. Она не мигая смотрела на его руки и по щекам её текли слезы. Когда он кончил играть, она, слегка картавя, зашептала:

– Ещё, ещё, пожалуйста, играйте ещё. Прошу вас, я так много лет этого не слышала…

Играл он для неё долго, а главное – для себя. Потом разговорились и сказала она, что зовут её Анна Васильевна и вот уж три десятка лет, как носит её судьба-злодейка по тюрьмам, лагерям и ссылкам. За что сидела – он её не спрашивал, а она его. Такие вопросы задавать было не принято, да и смысла не было, и так ясно – за ничто. Анна Васильевна жила в Енисейске в ссылке одна, неподалёку от Шварцбургов и Нана пригласил её к ним зайти в тот же вечер. Когда познакомились поближе, она коротко про себя рассказала:

– Я из очень музыкальной семьи. Можно сказать – выросла в музыке. Мой отец был прекрасный пианист, звали его Василий Ильич Сафонов. По рекомендации Чайковского его назначили сначала профессором, а потом директором Московской консерватории. Петра Ильича я конечно знать не могла – он умер в тот год, когда я родилась. В нашем доме постоянно звучала музыка, часто бывали у нас Танеев, Рахманинов, Скрябин, да вообще все лучшие музыканты начала века. После гражданской войны так сложилось, что я на воле была мало и музыки у меня в жизни не стало на многие годы. А теперь вот, Ананий Ефимович, мне вас Бог послал за мои мучения. Кроме вас нет у меня никого. Вернее, есть где-то в лагерях мой сын, но я ничего о нём не знаю…

С тех пор Анна Васильевна часто к ним приходила, нянчила их дочку Наташу, всегда засиживалась за полночь, за что Нана с женой прозвали её «Каменный Гость». Ананий устроился преподавателем в музыкальное училище, давал концерты и руководил городским хором. Совсем скоро вся культурная жизнь в этом сибирском городке стала вращаться вокруг Шварцбурга.

Когда после смерти Сталина закончился у него срок ссылки, позволили ему переехать в Красноярск, а вскоре полностью реабилитировали. Устроился он на работу в Красноярскую филармонию, сначала концертмейстером и довольно скоро стал её художественным руководителем.

Ананий после освобождения и переезда в Красноярск

Природа щедро одарила талантами этого человека. Он был одарён во всём – блестящий пианист, великолепный рассказчик, мастер рисовать карикатуры и шаржи, обладал приятным баритоном, был красив, умён, обаятелен и, как магнит, притягивал к себе самых разных людей. Он вёл постоянные музыкальные передачи на красноярском радио и телевидении, часто выступал с лекциями. Его друзьями стали многие выдающиеся музыканты того времени – А. Хачатурян, М. Ростропович, Д. Ойстрах, друг детства ещё по Харбину О. Лундстрем, да разве всех перечислишь! Для многих из них гастроли в Красноярске часто были лишь поводом встретиться и побыть с Ананием Ефимовичем.

Ананий с О. Лундстремом, А. Хачатуряном и М. Растроповичем

Казалось, пришёл наконец к нему покой и настала нормальная жизнь, но умерла жена и остался он один с дочкой. А ещё в глубине души его жил леденящий страх. Нана вздрагивал при каждом стуке в дверь, скрипе тормозов за окном, при звуке шагов на лестничной клетке или шуме лифта. По ночам снились кошмары, что вот опять его арестовывают, бьют по почкам, ломают пальцы, везут по этапу и пилит он дрова под шарманочный напев: «мне-тебе-начальнику…» Он просыпался в холодном поту и долго не мог снова уснуть. Когда видел на улице милиционера или просто человека в военной форме, сердце замирало и холодели руки. Будучи одним из самых известных и популярных в Красноярске людей, получил он квартиру в доме для большого начальства. Соседом по лестничной клетке был генерал КГБ, начальник краевого управления. Когда генерал по-соседски заходил, у Наны пропадал голос и деревенели ноги. Сосед не мог понять, почему у такого блестящего лектора и самого общительного человека в городе вдруг заплетается язык и дрожат руки. После смерти Сталина и с наступлением «вегетарианских» времён уже не арестовывали людей без всякой на то причины, но память продолжала нашёптывать ему: «Не верь им. Было это раньше, будет опять. Берегись и будь начеку».