Степени приближения. Непридуманные истории (сборник) - Яков Фрейдин

– Я Нина, с приездом. Проходите, обед готов.

Но сначала мне было интересно рассмотреть эту картину. Чтобы её лучше увидеть, я перешёл в гостиную, где у стены стояли сервант с посудой, книжный шкаф с множеством альбомов и был уже накрыт стол. Через распахнутую в коридор дверь я увидел, что эта огромная картина была «Последний день Помпеи» Карла Брюллова. Разумеется не оригинал, но великолепная копия маслом. Всё было так мастерски выписано, что казалось будто сочные краски пышут жаром Везувия – очень даже кстати после мороза и метели, с которых мы сюда пришли. По стенам гостиной тоже были развешены чудные копии. Там были «Возвращение Блудного Сына» Рембрандта, «Сикстинская Мадонна» Рафаэля и несколько других.

– Что это за картины? – спросил я хозяина, – откуда они, кто их рисовал?

– Это все мои работы. Я в свободное время делаю копии. Тут ведь у нас нет музеев, а меня тянет к живописи. Вот и пришлось перейти на самообслуживание.

– Но как же, чтобы написать копию нужно иметь перед глазами оригинал. Как вы это делаете?

– Вот мои оригиналы, – он снял с серванта пачку художественных открыток с репродукциями, – вот с этих открыток я и пишу…

Я снова подошёл к «Помпеям» и стал её рассматривать. Я прежде видел эту картину в Питере в Русском Музее, но тут было что-то другое. Чувствовалось в ней нечто неуловимо странное, в этой картине, но что именно, понять я пока не мог и попросил его дать мне открытку, с которой он писал. Я сравнивал, а хозяин дома стоял рядом и хитро на меня поглядывал. Всё было скопировано удивительно точно – цвет, одежды и складки на них, вздыбленные кони, огонь в небе и падающие статуи – все детали. Я всматривался, сравнивал, и довольно скоро заметил разницу. Лица! Лица были изменены. Персонажи у Брюллова, пожалуй за исключением старика-христианина в левой части картины, почти все были римские патриции с ухоженными и благородными лицами. Адское пламя неожиданно обрушилось на город и ужас близкого конца их поразил. А вот на копии, что сделал хозяин дома, это были совсем простые люди, с грубой и обветренной кожей. Не было в их измождённых лицах ничего от античного благородства и, что самое удивительное, не было в них испуга тем, что творилось вокруг. Они выражали покорность и боль, но не испуг и страх… Казалось, это была не копия, а совсем другая картина с тем же сюжетом.

– Ага, – радостно сказал Михаил Эмильевич, хлопнув в ладоши, – вы всё же заметили! Молодец, это не каждый видит. Мне неинтересно просто копировать все детали, всегда тянет внести что-то своё. Эдакое нескромное желание стать соавтором с великими мастерами. Вот и здесь, я когда делал эту копию, решил людей немножко изменить, хотел написать лица моих старых знакомых, вместе с которыми пришлось побывать если не в огненных, то в ледяных Помпеях. Впрочем, давайте за стол, еда стынет.

Мы сели за стол, хозяйка к нам присоединилась. Она с нежностью глядела на мужа, поглаживала его руку и подкладывала на наши тарелки плоды своего кулинарного труда. Всё было очень вкусно и элегантно оформлено. Артистический талант был у них обоих. Потом она встала, пошла на кухню и на большом блюде принесла оттуда два огромных помидора. В те годы на Урале и летом-то помидоры были в редкость, а зимой в декабре, они были совершенно не слыханы. И потом – их размер! Я сначала даже не понял, что эти огромные красные шары – помидоры, думал что она принесла какое-то новогоднее украшение из папье-маше. Было заметно, что произведённым эффектом хозяева ужасно довольны. Она нарезала один помидор и положила куски всем на тарелки:

– Это из нашей теплицы. На ТЭЦ много пара, его раньше наружу выпускали, а Мишель построил теплицу и теперь этот пар идёт туда. На улице мороз, а в теплице всегда тепло, как летом на юге. Светильники поставил – электричества ведь тоже на станции сколько угодно. Растёт всё просто замечательно. Свежие овощи у нас круглый год. А эти помидоры – гордость и любовь Мишеля, они ведь ему жизнь спасли. Он их сам выращивает, никому не доверяет. Одним таким помидором можно целую семью накормить. Урожай не такой уж большой, но на праздники по одному такому помидору получает каждый работник станции, и кое-что в нашу местную больницу отдаём. Вот и вам на тарелку попало. С наступающим вас!

Я извинился, вышел в коридор и вернулся с камерой, чтобы снять это невиданное в наших краях зрелище – огромные помидоры на декабрьском столе. А ещё мне не терпелось узнать побольше про этого удивительного человека из Франции, инженера и художника с проницательными глазами и огромными свежими помидорами посреди лютой зимы.

– Михаил Эмильевич, расскажите о себе, не для телевидения. Для меня, – попросил я, совершенно забыв про цель моего приезда в этот северный город.

Он налил всем по бокалу красного вина, мы чокнулись и он начал свой рассказ.

* * *

– Перед войной, я с отцом, матерью и двумя сестрами жил в Нанси. Это маленький городок на северо-востоке Франции. Дом был у нас просторный, с садом, недалеко от синагоги на Бульваре Жофр, в самом центре города. Отец был доктор, у него лечилась вся знать городская, даже сам мэр. Когда я кончал школу, то мечтал стать художником. Чтобы этому учиться, надо было ехать в город большой, Париж или Лион – у нас в Нанси не было училища для искусства. Отец хотел, чтобы я стал врачом, как он. Но мне это было неинтересно, я хотел только рисовать. Стал брать уроки живописи у местного портретиста и у меня неплохо получалось… Деньги у отца не хотел просить и чтобы платить за уроки стал подрабатывать у одного селекционера на ферме. Это было недалеко от нас, за вокзалом, и я туда ходил почти каждый день. Тот старик, фермер, вывел вот этот сорт томатов чудесных – больших, сочных и сладких.

В сороковом Германия напала на Францию. Боши подходили к городу и многие евреи стали уезжать на юг. Думали, что туда война не дойдёт. Мы тоже собрались ехать. Но уехали не все. Тех, кто остался, как наш ребе, убили. А те, кто уехали на юг, потом тоже погибли. Их из южной зоны Франции депортировали в Освенцим. Мне соседи из Нанси написали сюда, что из четырёх тысяч евреев нашего города после войны вернулись только двадцать два человека. Я вот не погиб, но тоже никогда не вернулся домой…

Когда мы собрались уезжать из города, тот старик-селекционер, у которого я работал, дал мне с собой немножко семян этих помидоров. Я от него побежал домой, но опоздал. По железной дороге уже пошли немецкие поезда и я не смог перейти через пути к дому. Боши вошли в город, по всем улицам двигались их машины и шли солдаты. Сразу стали ловить евреев, как будто других забот у них не было. Кто еврей, а кто нет – было ведь не видно, но некоторые горожане указывали на евреев. Меня тоже схватили и привели в муниципалитет. Там сидел мэр, тот самый, которого лечил мой отец. Мэр меня узнал и сказал немцу офицеру, который всё решал – вот этот еврей. Меня увели и заперли с другими в подвале. Моих родителей и сестёр я так никогда больше не видел. Мне потом написали, что их всех депортировали, куда точно – не знаю. В подвале были все молодые, как я. Сначала нас стали выводить делать грязную и тяжёлую работу, но через несколько дней заперли в товарный вагон и повезли в Германию.