Хозяйка жизни, или Вендетта по-русски - Марина Крамер

– Никита… – ахнула она, уронив на пол ложку, которую до этого взяла, чтобы перемешать что-то на сковороде. – Ты знаешь, что творишь?

– Вы о чем, Дарья Семеновна? – весело спросил Никита, не отрывая глаз от шапки пены, поднявшейся над джезвой.

– Что ты делаешь, мальчик, остановись, пока не поздно! – Даша присела, подняла ложку и, бросив ее в раковину, снова уставилась на телохранителя. – Если Женька узнает, то ее-то не тронет, а вот тебя…

– Смешная вы, Дарья Семеновна! – пожал плечами Никита, осторожно переливая кофе в чашечку и добавляя сливки. – А если я люблю ее?

– Ты – да, верю, – кивнула домработница. – А она? Как думаешь? А вот я знаю – я у нее в доме много лет проработала, всякое видела, уж поверь. Она никого не любила, кроме Егора Сергеевича. Никого – даже Женьку.

– Это его проблемы! – отрезал Никита, чуть покраснев.

– Ну, а как же! Его, милый, его. А станут твоими, поверь мне. Никому еще Женька не спустил попытки сблизиться с ней. И тебе не спустит. Я тебе говорю, как мать сказала бы, – отступись, это не для тебя женщина.

Никита делал вид, что его совершенно не трогают Дашины слова, спокойно раскладывал на подносе салфетку, ставил чашку. Даша только головой качала, глядя на его манипуляции.

– Дурак ты, Никитка, коль не понимаешь. Думаешь, с тобой по-другому будет? Не обольщайся. Я ее люблю как дочь родную, но и знаю, что она за человек. Покойный Егор Сергеевич столько за годы брака вынес, что не дай бог никому. У нее характер невыносимый, она своенравная, упрямая, жестокая. Уж даже если Женька от нее белугой ревел, то тебя, пацаненка, она сломает как сигаретку, если что.

– Наговорите тоже, Дарья Семеновна! Что я – ребенок? Мне двадцать девять лет!

– Ну, так до тридцати-то можешь и не дожить. – Даша только махнула рукой, поняв, что разговор с влюбленным парнем ни к чему не приведет, и решила поговорить об этом с самой Мариной Викторовной.

Никита же подхватил поднос и легко взбежал с ним по лестнице на второй этаж, постучал в дверь:

– Можно, Мэриэнн?

– Да, заходи, – раздалось из спальни.

Коваль уже немного успокоилась, причесала мокрые волосы и переоделась в черное короткое кимоно, расписанное сосновыми шишками и цветами сливы. Когда телохранитель вошел, она сидела, прислонившись спиной к высокому кованому изголовью кровати, поджав под себя ноги, укрытые светлым тонким пледом. Никита опустил поднос на край постели, сам сел прямо на пол и спросил, глядя, как Марина взяла чашку и поднесла к губам:

– Я не положил сахар, правильно?

Марина промолчала, чувствуя, что сейчас заплачет непонятно от чего. Допив кофе, она поставила на поднос чашку и поежилась:

– Здесь холодно или мне кажется?

– Здесь жарко, – удивленно протянул Никита. – А у вас горит лицо. Вы здоровы, Мэриэнн? – Не дожидаясь ее ответа, он нагнулся и коснулся губами лба: – Ого! Да у вас температура!

– Все может быть, – отозвалась она, плотнее заворачиваясь в плед. – Видимо, лишнего в воде посидела.

– Я сейчас доктора вызову.

Никита убежал, а Марина легла, свернувшись в клубок и стуча зубами. «Мне только этого не хватает! – подумала она зло, стараясь унять противную дрожь во всем теле. – Как я так умудрилась? Июль, жарища – а я простываю!»

Простуда оказалась серьезной, с высокой температурой и бредом, Марина больше недели провела в постели, перепугав всех бесовских домочадцев во главе с Виолой. На ее плечи свалилась забота не только о двух непоседливых мальчишках, но и о больной подруге.

Даша, решив все-таки поговорить с Мариной о Никите, улучила момент, когда температура у той снизилась, пришла в комнату с чашкой свежего зеленого чая и, присев на краешек кровати, заговорила, не глядя в лицо Марины:

– Марина Викторовна… если я не скажу, никто вам не скажет…

– Говори, – хриплым голосом отозвалась Коваль, отхлебнув из чашки глоток и зажмурив глаза.

– Марина Викторовна, отпустили бы вы пацана… ведь пропадет, дурачок… А ну как Женька-то узнает? Ведь живьем в землю зароет…

– Ты про Ники, что ли? Так я, Дашенька, не раз ему говорила. Не понимает.

Даша укоризненно покачала головой:

– Не обманывайте вы себя, Марина Викторовна. Если вы хотите, то можете сказать так, что человек потом не то что близко – вообще никак не подойдет. А тут… Играете вы с ним, как кошка с глупой мышью, и нравится вам эта забава. А он и не понимает, что под смертью ходит – Женька-то вот-вот вернется, и я-то знаю, вам ничего не сделает, а Никитку угробит. Пожалейте парня, Марина Викторовна – бог-то, он ведь все видит…

– Он уже и так наказал меня, твой бог! – отрезала Марина, и Даша вздрогнула. – А за что, не скажешь? За что, а? За что он отнял у меня любимого человека, отнял в тот момент, когда у нас все наконец наладилось? Не знаешь?

Марина, в принципе, понимала Дашино беспокойство и где-то даже разделяла его, прекрасно зная характер своего любовника. И Никита не был нужен ей ни в каком виде. Просто… привычка, натура, еще что-то толкало ее на флирт с молодым парнем, который и сам не против. Даша, поняв, что разговаривать бесполезно, махнула рукой и ушла к себе.

Хохол появился как раз в самый разгар Марининой болезни, когда его еще и не ждали. Приехал он ночью, и охрана, увидев перед воротами здоровенного мужика с разбитым лицом, едва не вызвала наряд милиции, однако Бармалей, страдавший в ту ночь бессонницей, решил сам отвадить обнаглевшего бича и вышел на улицу.

Хохол, расставив ноги и заложив руки за спину, стоял у самых ворот, весь кипя от гнева. Когда Бармалей направился к нему, Женька тихо присвистнул:

– Ого, раздобрел как, бычара!

– Хохол?! – не поверил своим ушам Бармалей и с ходу облапил того, крича охране, наблюдающей за этим процессом: – Чего разинулись? Ворота открывайте, топите баню, на стол пусть кто накроет!

– Тихо, не ори, оглушил совсем! – отбивался Женька. – И аккуратнее, мослы у меня все болят.

– Где ж тебя так помяли? – пропуская его впереди себя во двор, поинтересовался Бармалей.

– Где… там, где нас не шибко боятся, – усмехнулся Хохол, наблюдая, как весь двор пришел в движение. – Как тут мои-то? Как Маринка, пацан?

– Да пацан в поряде, а Мэриэнн… тьфу, ну, Марина Викторовна в смысле… приболела она, простуда сильная, неделю уже почти не встает, перекупалась в бассейне с ребятишками.

Хохол приостановился, потом вздохнул тяжело:

– Ну, нельзя оставить совсем! Как маленькая, ей-богу! Она где?

– Да в доме, где ж ей быть. Вон, видишь, окно угловое? Светильник горит…

– Ты пацанам скажи, чтобы суету не наводили – не до бани мне сейчас и не до жрачки, – сказал Хохол, входя в темную прихожую вслед за Бармалеем. – Душ приму быстро…