Жестокая схватка - Фридрих Незнанский

— Это был… несчастный случай.

Следователь Кынев насмешливо кивнул:

— Я так и думал. Давайте в деталях.

— Он протянул мне револьвер, я стал его разглядывать. И случайно нажал на спусковой крючок.

— А курок, выходит, уже был взведен?

Петр Алексеевич пожал плечами:

— Видимо, я сам его и взвел.

— Что значит «видимо»? — сощурился Кынев.

— Ну хорошо. Я сам его взвел.

— Зачем?

— Чисто машинально. Знаете, когда держишь в руках револьвер, пальцы сами делают все эти движения.

— Какие движения?

— Ну эти… из ковбойских фильмов. Вот и я это сделал. Взвел. А потом нажал.

Кынев улыбнулся и покивал. Потом участливо спросил:

— Вы сами-то верите в эту ахинею, Петр Алексеевич?

— А почему нет? — пожал он плечами.

Некоторое время Кынев с интересом разглядывал своего подопечного. Затем достал из ящика стола лист бумаги, пробежал по нему взглядом и сказал:

— А вот ваша жена утверждает, что Калачев собирался вас убить. И вы выстрелили в него, обороняясь. Как вы это объясните, Петр Алексеевич?

— Моей жены там не было, — угрюмо ответил Бойков. — Она спала наверху и ничего не могла видеть.

Следователь вновь уткнул взгляд в бумагу:

— Она также утверждает, что видела из окна спальни удаляющегося человека, — продолжил он. — И даже назвала его. Знаете, кто он?

— Понятия не имею. Да и при чем тут это?

— Его зовут Виталий Королев. — Следователь в упор посмотрел на Бойкова. — Что вы об этом скажете?

— Видите ли, гражданин следователь, у нас перед подъездом очень тусклый фонарь. А мы живем на третьем этаже. При всем желании там ничего нельзя было разглядеть.

— Тогда почему она так утверждает?

Бойков подумал и ответил — абсолютно серьезным голосом:

— Видимо, ей что-то почудилось. Или приснилось.

— Н-да, — протянул Кынев. — Вообще-то она и сама не уверена в том, что видела именно Королева.

— Вот видите, — сказал Петр Алексеевич.

— Ну хорошо. Калачев пришел к вам один?

— Да.

— А почему в такое странное время? Ведь на часах было всего четыре часа утра.

— Видите ли… У меня была бессонница. И я позвонил Калачеву. Я знал, что он тоже страдает бессонницей.

— Так-так.

— Ну вот. Я позвонил, и он мне сказал: «Ты же вроде собирался коллекционировать оружие?» Я говорю: «Да, собирался». А он мне: «Есть неплохой экземпляр». Ну я и пригласил его к себе.

— В четыре часа утра? — улыбнулся Кунев.

— А что тут такого? Знаете, как сказал один поэт? Он сказал: «Дружба — понятие круглосуточное». Я позвонил, Калачев приехал. К тому же моя жена не одобряла мое желание стать коллекционером оружия. А тут она спала, и мы могли спокойно обсудить наши дела.

Некоторое время Кынев смотрел на Бойкова, потом сказал:

— Знаете что, Петр Алексеевич, вам бы только сказки писать. С вашей-то фантазией.

— Я подумаю над вашим предложением, — спокойно ответил Бойков. Затем помял виски пальцами и сказал: — Александр Вадимович, у меня страшно болит голова. И тошнит. Я скверно себя чувствую. Можно перенести допрос на завтра?

— Нет, нельзя, — строго произнес Кынев. — Вы хоть понимаете, что вам будет предъявлено обвинение в умышленном убийстве, а также в хранении оружия? И ответить придется сполна.

Петр Алексеевич равнодушно пожал плечами:

— Воля ваша. Если надо будет — я отвечу. Но сегодня я ничего больше вам не скажу. Только завтра. Завтра я весь ваш.

И сколько ни старался следователь Кынев, подследственный Бойков сдержал свое слово.

Полковник Шаповалов сидел в глубоком кресле и смотрел на Короля напряженным взглядом. Взгляд Короля был спокойным и каким-то затуманенным, словно он выкурил папиросу с марихуаной.

— А теперь поговорим о твоем бухгалтере, — сухо сказал Шаповалов.

— О бухгалтере? — Король небрежно дернул плечом. — А чего о нем говорить? Он чалится на нарах.

— Я это знаю. — На скулах полковника поигрывали желваки. — Ты думаешь, он сможет долго держать рот на замке?

Король усмехнулся:

— А куда он денется? Петя, конечно, дурак, но он не подонок. Он не станет рисковать жизнью жены и дочери.

Однако у полковника этот довод не вызвал одобрения. Он покачал головой и сказал:

— Король, тюрьма ломает людей, ты и сам это знаешь.

— Не всегда, — возразил Король. — Некоторых ломает, а некоторых делает сильней.

— Но твой Бойков человек слабый. Ты сам об этом говорил.

Король зевнул и лениво спросил:

— Короче, Роман Иванович, хватит ходить вокруг да около. Что ты предлагаешь?

— Я предлагаю завершить то, что вы с Калачом начали делать той ночью. Только без дурацкой клоунады и игры в рулетку.

Лицо Королева помрачнело, и Шаповалов быстро добавил:

— Король, ты знаешь, как я к тебе отношусь. Ты отличный парень и дело знаешь. Но я всегда тебе говорил: тяга к красивым жестам сыграет с тобой дурную шутку.

— Красоту моих жестов я с тобой обсуждать не собираюсь, — холодно ответил Королев.

— И не надо. Я о другом. Бойков должен лежать в гробу, а вместо этого он сидит перед следователем. И это твоя ошибка.

Король молчал. Шаповалов нахмурился и угрожающе придвинул к нему лицо.

— Виталий, ты представляешь, сколько поставлено на карту? — глухо проговорил он.

— Вполне, — ответил Король.

— И ты готов всем этим рискнуть?

Королев провел по лицу рукой, словно снимал с него паутину, и грубо ответил:

— Бойков не заговорит. Я это обеспечу.

— Каким образом?

— Самым надежным. — Король усмехнулся и провел ногтем большого пальца себе по шее.

Полковник кивнул и облегченно откинулся в кресле:

— Я знал, что мы поймем друг друга. Как ты намерен это сделать?

— Я наводил справки. В одной камере с Бойковым сидит урка по кличке Хабаровский. Это некий Степа Райков. И он мой давний должник.

— За что он сидит? — поинтересовался Шаповалов.

— За поножовщину. Светит Степе червонец как минимум.

— Гм… Он сможет сделать все так, как надо?

— Сможет. Опыт по этой части имеется. Малява придет сегодня к ночи, я постараюсь.