Дети ночи - Дэн Симмонс

– Что вы знаете о Voivoda strigoi? – резко спросил у нее Амадди.

По правде говоря, Кейт не знала ничего. Она спрашивала О'Рурка о значении румынских и славянских слов, которые он употреблял в разговоре с цыганами, когда торговался из-за их денег и жизней, а священник ответил: «strigoi» переводится приблизительно как «колдун», хотя это же слово может обозначать злых духов или призраков. А «Priculici» и «vrkolak» на румынском и славянском – вампир.

Когда Кейт потребовала объяснить, почему эти слова так подействовали на цыган, О'Рурк коротко ответил:

«Рома – народ суеверный. Несмотря на слухи о том, что они в течение столетий служили strigoi, они боятся этих мифических правителей Трансильвании. Вы слышали, что воевода Чоаба произнес слово «дьявол», когда я сказал, что Джошуа – один из strigoi».

«И сделал в мою сторону знак от сглаза, – добавила тогда Кейт. – А потом нас отпустил». Священник лишь кивнул.

Амадди хлопнул ладонью по столу и встал, выведя Кейт из состояния задумчивости.

– Я спросил, что ты знаешь о Vbivoda strigol, женщина?

Кейт подавила острое желание уклониться от настойчивого вопроса молодого араба.

– Я думаю, что они украли моего ребенка, – сказала она ровным голосом. – И я хочу забрать его обратно.

Амадди долго разглядывал ее, а потом рассмеялся. Его смех эхом прокатился по бетонным стенам.

– Очень хорошо, – сказал он. – Такая смелость заслуживает уважения. Вы получите имя этого человека за пятьсот долларов. И в будущем мы с вами будем иметь дела если вы останетесь в живых.

Он снова засмеялся.

Кейт отсчитала пятьсот долларов и держала их, пока Амадди вынимал из кармана авторучку «Кросс» и писал имя и адрес на клочке бумаги. Лучан прочитал имя, бросил взгляд на Кейт и кивнул ей. Она отдала деньги.

Амадди проводил их до двери.

– Переведи своей американской подруге румынскую пословицу, – сказал он Лучану. – Copilul cu mai multe moase romana cu buncul ne taiat.

Лучан кивнул и пошел вперед по темному коридору. На улице снова начался сильный дождь. Сев в машину, Кейт перевела дыхание.

– Тебе знакомо имя, которое он написал?

– Да, – ответил Лучан без своей обычной улыбки. – Оно хорошо известно в Бухаресте. Мой отец знал этого человека.

– И ты считаешь, что он действительно может быть членом тайной номенклатуры?

Лучан чуть не пожал плечами, но остановил себя.

– Не знаю, Кейт. Просто не знаю. Но это имя может стать исходной точкой. Она кивнула.

– А что это за пословица, которую упомянул Амадди? Лучан завел машину и потер щеку.

– Copilul cu mai multe moase romana cu buricul ne taiat…, как бы это сказать… «У семи нянек дитя без глазу»? Но дословно это звучит так. «Когда у ребенка слишком много повивальных бабок, пуповина остается неразрезанной».

– Ха-ха, – сказала Кейт.

Обратно по пустым улицам они ехали в молчании.

* * *

Когда они вошли в холодное, полутемное подвальное помещение, О'Рурк их уже ждал. Глаза у него покраснели, он был небрит, хотя и одет в свой черный костюм с белым воротничком. Он развалился в ветхом кресле и лишь следил взглядом за Лучаном, когда тот засуетился, чтобы разжечь огонь в другой комнате и поставить на горячую плиту кастрюлю с супом.

– Вы нашли Попеску? – спросила Кейт.

– Нет. Весь день я провел в Тырговиште.

– Тырговиште? – Кейт помнила этот городок милях в пятидесяти от Бухареста, где находился приют, из которого перевели Джошуа.

– Что-нибудь выяснили?

– Да, – ответил О'Рурк В его голосе звучала усталость. – Администрация приюта по-прежнему не располагает никакими сведениями о родителях Джошуа. Он был найден в аллее возле приюта.

– Плохо, – сказал Лучан, попробовав суп и скорчив гримасу. – По-моему, вы оба предпочитаете не такое острое варево.

– Но я сунул на лапу сторожу, чтобы он описал мне двух людей, которые организовали перевод Джошуа из Тырговиште в Бухарест, – продолжил священник. – Сторож смог сделать это, потому что они явились лично для организации перевода.

– И что? – спросила Кейт, доставая из кармана бумажку. Если повезет, то Лучан сможет сказать, соответствует ли внешность названного Амадди человека описанию сторожа.

– Один из них среднего возраста, низкорослый, тучный, угодливый, с зачесанными назад волосами, курит «Кэмел».

– Попеску, – догадалась Кейт.

– Да, – подтвердил О'Рурк. – Ас Попеску был молодой человек, тоже румын, но с безупречным американским произношением. Сторож слышал, как этот молодой человек отпустил какую-то шутку на английском в разговоре с администратором больницы. Еще он сказал, что тот был в дорогих американских джинсах… «Ливайс» и в каких-то кроссовках западного производства с бегущей волной по бокам. Он и Попеску увезли Джошуа в голубой «дачии».

Кейт повернулась и посмотрела на Лучана. Тот опустил деревянную ложку обратно в кастрюлю с супом.

– И что, – сказал он. – Мало ли в этой стране голубых «дачий». О'Рурк поднялся.

– Сторож слышал часть разговора перед отправкой Джошуа. – Голос его был тихим. – Молодой человек с безупречным американским произношением упомянул, что он студент-медик. А шутка на английском звучала примерно так: если он не найдет богатого американца, который купит ребенка, тогда он продаст его вивисекторам из университетской медицинской школы.

Лучан направился к выходу, но Кейт загородила ему дорогу.

– Сторож слышал, как Попеску называл молодого человека по имени, когда они считали деньги для взятки администратору приюта. – О'Рурк сделал паузу. – Он называл его Лучаном.

Сны крови и железа

Жизнь моя состоит теперь почти только из шепота и снов. В снах я вижу те дни и тех недругов, которых уже нет; а шепот доносится и из зала, и с лестницы, и из моей спальни, будто я уже мертвец, о том, как ребенок был возвращен к Церемонии Посвящения. Теперь этот шепот звучит самодовольно. Они похваляются тем, как ловко им удалось вернуть ребенка. Они не говорят, как он был потерян или похищен. Они не представляют себе или просто не помнят, какие страшные кары, какое наказание обрушилось бы на них, будь я Владом старых дней, узнавшим о такой нерадивости своих подчиненных.

Но теперь это не имеет значения. Я уже не тот Влад. Прошедшие десятилетия и века позаботились об этом…

Сны мои – это воспоминания, не претерпевшие изменений в течение столетий, и в снах этих я впервые вижу себя. Я слышу разговоры шепотом о последних деталях планируемой Церемонии, слышу, как члены Семьи спорят между собой о том, может ли их умирающий Отец присутствовать на Церемонии, пребывая в столь плачевном состоянии. Но хоть краем уха я и улавливаю эти разговоры шепотом, только снами поглощено мое внимание.