📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгРазная литератураУлыбка Катерины. История матери Леонардо - Карло Вечче

Улыбка Катерины. История матери Леонардо - Карло Вечче

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 58 59 60 61 62 63 64 65 66 ... 156
Перейти на страницу:
приличное количество металла, особенно на старой барахолке: Томазо с его чутьем сподручнее, прикинув на вес старый подсвечник или растрескавшийся кубок, вычислять, сколько серебра из него получишь и за какую цену можно сговориться с продавцом. Сам я тайком, минуя таможню, сделал несколько вылазок на лодке в Местре, к своим приятелям-евреям, и те принесли мне со складов множество весьма неплохих вещей, не выкупленных в ломбардах, а также несколько мешков серебряных монет; там же я нашел и давешнего нюрнбергского купца, который отдал мне слитки, только что привезенные из Богемии. У ювелиров с Риальто я купил немного чистого золота, недавно выгруженного с ромейских галей. Натаскал в подпольную златокузню битых кирпичей и розжига, а аптекарю велел достать мне сосуды с ртутью, серы, меди, железа, свинца и разных солей; но, чтобы не терять время, давайте пропустим весь аффинаж и перейдем сразу к золотым слиткам.

Бенвеньюда, отыскав в одной заброшенной мастерской немного шелковых нитей самого превосходного качества, уже смотанных на бобины, начала обучать обеих путел и Катерину наилучшим методам навивки и подготовки основы на ткацком станке, чтобы, когда у нас будет сусальное золото, все было готово. Поработав несколько дней в кузне с Дзордзи в роли помощника, я наконец зову Томазо. Тот учит раба выстукивать золотые листы, а Дзордзи в точности повторяет за ним движения, будто ничего другого в жизни не делал. Бойкий ритм поднимаемого и опускаемого молота наполняет дом, и я льщу себя надеждой, что авогасс останется с нами надолго. Как только первые листы готовы, они сразу взлетают на второй этаж, где умелые руки Бенвеньюды, борясь с артритом, показывают девушкам, с какой аккуратностью их надо кроить, вытягивать и скручивать с шелковыми нитями, вдыхая в них новую жизнь и придавая великолепие королевских одеяний.

Если в кузне выдается перерыв, я тоже поднимаюсь наверх, как делал всегда еще в те времена, когда у меня были собственные мастерские, чтобы полюбоваться волшебной, совершенной работой женских рук, сплетающих вместе десятки, сотни, тысячи шелковых нитей, работой любовной, кропотливой, какой от наших, мужских, рук никогда не добиться. И взгляд мой все чаще притягивают руки Катерины, похоже, сразу выучившей то, на что у двух других путел ушли годы. Эти руки мне непонятны, а ведь я, так и оставшийся в душе ремесленником, человеком труда, именно по рукам людей и узнаю. Мне ничего не стоило догадаться, что за хитрость задумали мои коллеги-менялы, просто наблюдая за их жестами во время разговора. Но эти руки я постичь не могу: тонкие, изящные, с длинными гибкими пальцами, они могли бы принадлежать лютнисту; кожа гладкая, шелковистая, чуть потемневшая от солнца, так не похожая на бледность венецианских мадонн; но руки эти сильны, споры, стремительны, словно привыкли держать меч или натягивать лук, а не только крутить веретено и мотовило. Катеринины пальцы легко скользят по нитке, обвивая ее невесомым листком сусального золота, будто наполняя его дыханием, исходящим из приоткрытых уст, едва сдерживаемым от страха, что драгоценный квадратик вспорхнет и улетит; и так же, в такт, редко, волнообразно вздымается ее грудь в вырезе рубахи. А я все стою у двери, прислонившись к косяку, завороженный этими движениями. Вдруг глаза мне слепит тусклый отсвет, и я понимаю, что на пальце у Катерины серебряное кольцо: грязное, потемневшее, и все-таки мне кажется, будто на нем что-то выгравировано. Что бы это могло быть? Может, последняя память о любимом, о чувствах, утраченных в краю, откуда ее вырвали и куда ей уже никогда не вернуться? А может, кольцо это – обручальное или помолвочное: кто знает, вдруг, несмотря на столь юный возраст, она уже успела побывать замужем, и человек, которого она потеряла, был ей мужем? Если захочет, я могу почистить и отполировать, будет как новое.

Прежде чем садиться за станок с уже натянутой основой, нужно выбрать рисунок, объясняет Бенвеньюда, показывая девушкам принесенные ею образцы: кусочки парчи и штофа, которые она соткала много лет назад. Потом дает им по паре листов бумаги, по кусочку угля и просит воспроизвести любой из мотивов с разложенных по столу тканей: на пробу мы всегда даем образец простого переплетения завитков-волют и арабесок. Обе путелы не могут даже зажать в пальцах уголь: одна ломает его, перепачкав весь лист черной пылью, другая трясущейся рукой выводит каракули. Я привстаю на цыпочки, чтобы взглянуть, что станет делать согнувшаяся над столом и полностью сосредоточенная Катерина. Ее рука не давит на уголь, а лишь слегка касается листа, оставляя за собой тонкую, почти неразличимую линию, будто повисшая в воздухе дымка туманит ее очертания. Сперва она перерисовывает мотив лежащего перед ней куска парчи, но вскоре бросает ткань и продолжает закручивать контуры волюты сама, снова и снова свивая и переплетая ее, пока не возникает невероятный образ того, чего на свете нет, разве только у нее в голове, в ее внутреннем мире. А в самом центре рисунка возникает другой, чистый и прекрасный контур лилии. Взгляд у Бенвеньюды перепуганный, она не верит своим глазам. Да и я, если честно, никогда не видел ничего подобного. Что же за птица эта Катерина? Откуда она?

Бенвеньюда о чем-то долго с ней говорит. Я разрешил старухе-черкешенке воспользоваться теми немногими словами прежнего наречия, что еще не выветрились из ее памяти: возможность, которой она до сих пор была лишена, поскольку рабыням строго-настрого запрещается общаться друг с другом на своих родных языках, чтобы они не сговорились и, втайне ото всех, не плели крамолу в ущерб господам. Священники учат, что им следует навсегда забыть о диком языческом мире, откуда они произошли, стать такими же цивилизованными христианами, как мы сами, даже если все вокруг по-прежнему будут считать их низшими существами, прислугой, вьючными животными.

Я так и стою за дверью, не для того, чтобы вмешаться или проследить за ними, а не в силах уйти, настолько впечатленный этой необыкновенной девушкой, что хотел бы узнать о ней любую мельчайшую подробность, понять, кто она на самом деле. Только теперь я впервые слышу голос Катерины, такой же странный, как ее руки, одновременно нежный и резкий, женский и мужской. Мне, правда, кажется, что они, Бенвеньюда с Катериной, не до конца друг друга понимают, пока наконец, к моему удивлению, Катерина сама не переходит на венецианский, куда более неуверенный и забавный, чем у Бенвеньюды, с нелепыми вкраплениями генуэзского, простоватый в построении фраз и выборе слов, но все же вполне ясный и убедительный. Должно быть, она выучила язык за те

1 ... 58 59 60 61 62 63 64 65 66 ... 156
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?