Чужой среди своих - Василий Сергеевич Панфилов

отчётливо видны, и, в общем, небезуспешны. С поправкой на советскую действительность с её тотальным дефицитом всего и вся, разумеется.

Наверное, толковый дизайнер, будь у него в распоряжении современные мне ресурсы, смог бы сделать квартиру много интересней. Но, глядя на людей на улицах, одетых в одёжку с многажды чужих плеч, ватники и калоши на босу ногу, начинаю лучше понимать ситуацию как с ресурсами, так и с дизайном[35].

Мне почему-то казалось, что это особенность нашего посёлка, с его неустроенностью и сезонниками, но нет…

Впрочем, несмотря ни на что, жильё у тёти Фаи и дяди Бориса достаточно уютное, носящее следы постоянной заботы и попыток сделать свой быт хоть чуточку лучше. Понятно, что обойтись без ковров на стенах и половиков, хоть как-то спасающих от сквозняков, они не смогли, да и вообще, квартира, на мой взгляд, изрядно захламлена.

Однако же самодельная мебель, сделанная руками хозяина, более или менее эргономична, а откровенной ерунды, вроде аляповатых ковриков с лебедями, не видно. Чувствуется претензия на хороший вкус… пусть даже и мещанский.

Да и понять, на черта все эти хрустальные вазы с салатницами, слоники и чеканка по меди, в общем-то, не сложно. Всякому хочется хоть как-то украсить свой быт, а выбирать приходится из имеющегося.

Ну и, полагаю, при тотальном здешнем дефиците, все эти слоники, вазы и посуда, являются заодно и неким фондом, который, при необходимости, можно обменять на некие блага или денежные знаки. Народ здесь всё больше рабоче-крестьянского происхождения, не изувеченный интеллигентностью, так что, наверно, для многих это весомые признаки достатка и хорошей жизни.

Лектор из кузена не самый лучший, в силу возраста, я полагаю. Он перескакивает с темы на тему и говорит излишне эмоционально, но суть, в общем-то, я улавливаю, и лишь изредка приходится переспрашивать.

— А вот это мы с отцом делали… — с особой гордостью Лев показывает свою и брата кровати, где внизу письменные столы, а собственно кровати наверху.

— Вот! — он суёт мне под нос руку, — Шрам! Видишь?

Угукаю, разглядев еле заметный шрам на суставе указательного пальца.

— Стамеска! — веско говорит кузен, с тем строгим видом, с каким иные говоря о боевых шрамах. Хотя прочих отметин, полученных в драках и тех мальчишеских приключениях, о которых годы спустя вспоминают, приговаривая «Не знаю, как я тогда жив остался», у него предостаточно, но вот этим, полученным при работе с отцом, он гордится, а остальные — так…

Киваю понимающе, и выслушиваю восторженную эпопею, как они, за неимением нужных деталей, изгалялись, и как, не найдя нужное, придумывали, как же им обойтись имеющимся.

— Ага, ага… — киваю я, действительно заинтересовавшись темой, — а вот здесь вот можно вот так…

Описываю, как вижу возможное решение проблемы, и спохватываюсь:

— Это, впрочем, так всё… я ж не знаю, что твой папа может достать, а что нет.

Лёва явственно подтормозил, жуя губу, переспросил ещё раз…

— Па-ап! — заорал он внезапно, — Иди сюда!

— Лёва… — дядя Боря явно был настроен на воспитательную беседу и закатывание глаз, но кузен, быстро заговорив, сбил его настрой, и вот уже мужчина, присев рядом на корточки, пытается понять, а что же я, собственно, имею в виду!?

А минуту спустя я увлечённо чертил схему на вырванном из старой тетради листочке в клеточку… и как же, оказывается, я соскучился по какому-то делу!

— Так, так… — сосредоточенно кивал дядя Боря, — А вот если…

Он тыкал пальцем в лист и спрашивал, а я иногда откровенно признавался, что не имею ни малейшего понятия, а иногда, задумавшись на чуть, начинал чертить. Немного погодя к нам присоединился отец, и комнатка, без того крохотная, стала совсем тесной, отчего наше перемещение по ней напомнило мне «Тетрис».

— Мужчины… — позвала нас тётя Фая, вставшая в дверях и весело переглядывающаяся с мамой, — идите уже кушать!

— А? — дядя Боря поднял голову, — Да, сейчас! А если…

— Боря… — обманчиво спокойно произнесла его супруга, и мужчина тут же опомнился.

— Да-да… всё, Фаечка, идём! — заторопился он, — Действительно, пошли кушать!

Мы довольно-таки спешно передислоцировались в гостиную и расселись за столом. Глаз сразу зацепился за хрусталь, соусницы и супницы…

Точно такие стояли в серванте у родителей, но я не припомню, чтобы мы хоть раз доставили их, и полагал обычным «пылесборником». А здесь — пожалуйста!

И ведь, судя по некоторым деталям, они действительно используют супницы с салатницами не ради того, чтобы пустить пыль в глаза.

— Кушайте, кушайте… — то и дело повторяет тётя Фая, не в силах усидеть на месте, хотя в маленькой гостиной с накрытым столом перемещаться весьма затруднительно. Её аж распирает от энергии, и, как я понимаю, от множества тем, которые ей хочется обсудить, причём все — одновременно!

От этого её говор получается обрывистым, неровным, а вместе со словечками из идиша и польского, я часто понимаю её с запозданием, либо не понимаю вовсе. Мама, раскрасневшаяся и помолодевшая, более чисто говорит на русском, но время от времени сбивается на язык своего детства.

Я ем, успевая только вертеть головой по сторонам, и (непроизвольно!) пытаясь расшифровывать разговоры.

Сперва был куриный бульон с фасолью и воспоминаниями о дедушке-раввине (здесь я чуть не подавился!), а потом, на второе, была фаршированная рыба, она же гефилте фиш, в качестве основного блюда, а приправой к ней разговоры о других родственниках, которые я, пытаясь переварить новость о дедушке-раввине (!), благополучно пропустил мимо ушей.

Закусок с десяток, и хочется попробовать не только форшмак, но и все остальные, и не от жадности, а от банального любопытства.

Всё очень вкусно, но разговоры, а более всего — попытки мысленно перевести их с идиша на нормальный, изрядно отвлекают от наслаждения пищей.

«— А какой теперь для меня — нормальный?! — мелькает странная мысль, — Идиш, иврит или русский?».

Да ещё и Лёвка отвлекает… Он нашел свободные уши в моём лице, и сейчас одновременно (!) рассказывает о своих делах, строит планы с моим участием на ближайшие несколько дней (успеть он хочет очень многое!), и влезает иногда в разговоры взрослых.

А женщины, перебрав воспоминания детства и родных, принялись хвастать успехами детей.

— … как Давид играет на скрипке, — закатывая глаза, говорила тётя Фая, — нет, вы должны это слышать! Жаль, что он сейчас в лагере!

Она завздыхала, и, будто, оправдываясь, сказала:

— Мальчику нужно немножко больше здоровья! Хотя конечно, там такие босяки! Это, я тебе скажу, ни разу не наш скаутский лагерь.

Мама, вздохнув ностальгически, покивала с мечтательной улыбкой.

«— Скауты? В СССР!?» — у меня появилось ещё больше вопросов