Ночной карнавал - Елена Благова

А я говорю тебе, что я люблю тебя.

Он опустил ее наземь. Пол скрипнул под ногами. О, рассохшийся пол, и квартира плохо отапливается, здесь печка?.. да нет, батареи… И подтопок — старая печь-голландка… Я набрасываю сюда иной раз дровишек, так хорошо трещит, огонь пылает, я открываю дверцу, гляжу в огонь и вспоминаю Рус… Хочешь, растопим сейчас?..

Он сел на корточки перед голландкой, открыл дверцу, кинул немного поленьев, разжигу, поджег. Дул в пробудившийся огонек. Пламя обняло сухое дерево. Треск раздался, музыка огня, сполохи заходили по комнате, по груди княжеского кителя, по его бороде и усам, по голым рукам Мадлен — она успела скинуть свою шубку и берет, — по скорбно молчащим портретам предков на стенах; в синих глазах Князя заиграли искры, они стали похожи на синие лесные озера — там, далеко, в глуби северных, шумящих на холодном ветру лесов.

— Ты Царская невеста, — сказал он весело, еще подбрасывая поленьев в печь. — Тебе пойдет высокая кика… и сарафан до полу… Как ты попала в Пари?.. расскажи мне… нет, постой… погоди…

Он кинул полено на пол, оно грохнуло со стуком. Подхватил ее под мышки, и они слились в поцелуе столь неистово, до задыханья, до громкого стона, что не выдержали сами, колени их подкосились, и они рухнули на пол, близ пламенеющей печи — одетые, в чем были — он в кителе и военных галифе, она — в платье с блесткой золотой нитью, с открытыми сильно руками и шеей, кто же зимой, под Новый Год, надевает такое платье, дурочка, ты же замерзнешь, — нет, никогда, с Тобой — никогда: Ты моя печь, Ты мой огонь, Ты мое звездное пламя. Сгорю вместе с тобой.

Раскинулись. Он приподнял ее юбки, припал губами, лицом, головой к ее животу. К ее лону. Вот оно. Тайна мира и света. Тайна зачатья и смерти. И он целует ее туда, в тайну. И она обнимает его голову ногами. Это неистовая близость. Сколько кружевных юбок. Они снегом укрывают ее от него. Разорви! Сейчас. Он не может ждать. Они оба задыхаются, молят друг друга, умоляют: скорее! Это метель рвет путы и постромки. Это колесница летит. Царский возок катит по мартовским синим снегам. Ты не эропка! Ты из моей земли! Дам голову на отсечение. Ты родная. Твой запах родной. Он входит в мои ноздри. Он пытает меня и утешает меня. Он коронует меня Царской короной. Лоно. Сияющее лоно. Кружева сорваны. Разметаны. Платье, где крючок у платья, где застежка… хочу быть скорее нагою перед Тобой. Он разорвал шелковую ткань от нательного крестика до срама. Это не срам, жена моя, это твое жаждущее лоно. И я войду в него. Сейчас. Теперь. Навсегда.

Он лег на нее нагим — китель и галифе смело, как ветром — и его сильная загорелая, смуглая спина пригвоздила ее к полу, заходила ходуном. Он входил в нее толчками и рывками, стремясь прободать, как воин прободал копьем живую грудь Распятого; о, больно!.. — застонала она и сама, противореча словам боли, взяла его за спину, за колышащийся крестец, и втолкнула в себя еще глубже, еще неистовее; вот он погружается в тебя, как весло погружается в теплую воду прозрачного моря, и вода обнимает весло, а весло не достигает дна; у счастья нет дна, оно бездонно, — и ты опять вонзаешь ногти в спину возлюбленного, умоляя: не бойся!.. иди!.. глубже!.. сильнее!.. страшнее!.. безысходнее… Любовь так велика, что исхода нет. Нет воли и победы. Никто не побеждает. Все — побежденные. Люби меня!.. пронзи меня…

А ты, ты обними меня, родная до боли; впусти меня туда, откуда нет возврата.

Я не вернусь никогда к прошлому. Ты — моя великая полома. Я все сломаю, поломаю ради тебя. Я забуду мечту о Царском венце. Я пристрелю своего коня, не раз выносившего меня из смертной сшибки великой битвы. Я буду бедствовать ради тебя; ради тебя я стану богатым из богатых, если ты пожелаешь. Я научусь всему. Я брошу все. Я стану тобой ради тебя. Я стану собой, самим собой на веки веков.

Они жили друг в друге. Они слились. Связались. Сцепились. Она обняла его ногами. Его копье дрожало в ней, вновь укрепляясь и наливаясь густым соком. Не взорвись. Не излейся. Взорвусь и изольюсь ради тебя. И не обессилею. И снова отвердею для сражения из сражений. Для любови из любовей. Ради тебя, любовь моя. Ради тебя.

— Боже… Боже, — прошептала Мадлен. — Я люблю тебя. Я так люблю тебя.

Она сплела ноги у него над спиной, над головою; они были великие любовники. Мышцы на его спине взбугрились. Он провел рукой по ее мокрой груди. О, моя маленькая, ты мокрая, как побывала под дождем. Это печка горит, огонь полыхает. Мне жарко. Внутри меня тоже мокро. Я полна белой влагой. Это мой сок. Пей его, если хочешь. Хочу.

Он наклонился и приник губами к раскрытым створам живой рапаны. Горький, сладкий, сияющий сок; слезы из глаз Бога; вино из недр Вселенной. Любви плотской нет. Есть только душа, воплощенная в теле. Я пью тебя, ибо люблю. Ибо ты — часть меня, и, доведенная до содроганья безумья и счастья мной, ты проникаешь в меня снова соком любви, стекаешь по моему языку и глотке. Сплетенье тел безгранично. Нет повторенья. Нет заклятья, чтобы остановить время. Оно течет, вспыхивая светом, как сок из твоей переполненной чаши, из потира твоего лона. Я причащаюсь тебя. Раскинь еще ноги. Белые, узкие стебли жизни. Ты растешь ввысь и вверх. Всегда вверх и вверх. У тебя нет ни верха, ни низа. Мы невесомы. Мы летим в небе любви, как боги. И я целую твое лоно. И я целую нагую грудь твою.

Он поднял голову от ее разверстого чрева, встал на коленях над нею; она взяла его неутомимое копье в дрожащие руки, целуя, бормоча:

— Войди в меня снова… я за целую жизнь… истосковалась по Тебе…

И он опять упал не нее, согнув ее ногу в колене сильной рукой, толкая ее упорно и безостановочно, стремясь выпытать у нее толчками, цепью, вереницей ударов: любишь ли?.. любишь ли… любишь?!.. И она отвечала: люблю… люблю… люблю!.. — танцуя на голом полу навстречу ему всем сияющим, как свечка в темноте, телом, истекая накатывающим, как волна, огромным желанием. Они безумно рвались, соединяясь, навстречу друг другу, и желание не избывалось, а росло.

— Я боюсь, — прошептала Мадлен, — я боюсь… она сильнее нас… она победит нас…

— Кто?.. — шепнул он, налегая на нее всей тяжестью прошлого. — Любовь?..

— Да. Я не знаю, кто из нас…

Он не дал ей договорить. Перевернулся на спину. Прижал ее к себе, вламываясь в нее глубже, вдвигаясь; он был нож, а она была священная корова с синими огромными глазами с поволокой, и это было жертвоприношение. Он приносил ее в жертву Богу Любви. Жестокие, могучие танцы у этого Бога. Он не прощает измены. Он не прощает обмана. Он любит лишь тех, кто любит. А любят на земле немногие.

Она сидела на нем, как сидят царицы на троне; радостно глядела на него.

— Как ты прекрасна, возлюбленная моя, — сказал он тихо. — Сосцы твои — ягоды черники. Ключицы твои — ветки ольхи. Глаза твои — озера, полные чистой холодной влаги. Я пью из них и не напьюсь. Щеки твои — сливки застылые. Румянец лесной зари играет на них. Шея твоя — журавль колодезный. Живот твой — сугроб, серебряной метелью наметенный за долгую ночь. И вся ты — Царица моя, Царица моей земли, моей родной, поруганной земли, Княгиня сердца моего, заброшенный в пропасть ключ от жизни моей.