Ночной карнавал - Елена Благова

— Лина!.. Лина!.. Ожила!.. Ожила!..

Они повисли на мне, на моей шее, плечах и снова повалили меня на кровать. От них одуряюще пахло рекой, рыбой, ветром и летом, клейкой тополиной смолой.

— Девочки, это не комильфо!.. — беспомощно, всплеснув руками, воскликнула Царица. — Руся, ты сделала Лине больно!.. Тата, отцепись от нее, ты мешаешь ей дышать… Леличка!.. сними с себя венок, надень на сестру… ей будет приятно… Девочки!.. внимание… внимание!.. Через пять минут… урок английского!.. За столы!.. По местам!.. Лину не трогать!.. Ей теперь надо спать… здоровым, крепким сном… она поспит и проснется через полчаса свежая и счастливая…

Я задремала. Меня укрыли до ушей крахмальной простыней.

Девочки ходили вокруг меня на цыпочках. Наклонялись надо мной. Трогали меня. Перешептывались.

Я все слышала. Делала вид, что сплю без просыпу.

— А где человек находится, когда он спит?..

— В других странах… в другом времени… тише… тише!.. она постранствовала… она гуляла по звездам… а сейчас она опять среди нас…

— А она… может когда-нибудь взять нас с собой?.. ну, туда… в иные страны?..

— А тебе не страшно?..

— Нет… не страшно… мне ничего не страшно… Страшно только, если в этих иных странах… тебя вдруг начнут убивать… колоть копьями, жечь на костре… или мучить… и ты не сможешь уже проснуться никогда… никогда…

— Нет, сможешь!.. Надо только сказать про себя: Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную!.. и ты тут же проснешься, как ни в чем не бывало!..

— А отчего же наша Лина… так долго… не просыпалась?..

— Ну… что для земных людей… нас… тех, что бодрствуют… много часов, месяцев… или лет, то для них, тех, кто спит и видит сны… это — всего один миг… Один вздох… Знаешь, как по-эропски будет: одно мгновенье?..

— Как?..

— Время одного вздоха…

Я делала вид, что спала.

Счастье обнимало меня.

Покой пел мне тихую песню.

И русалки водили неслышные хороводы вокруг моей постели; и прижимали палец к губам, и ступали с носка на пятку, боясь зашуметь, разбудить; они ликовали оттого, что я здорова; они называли меня своей сестрой.

И Аля, стоя в проеме двери, любовалась на дочерей, танцующих без музыки.

Владимир, я тогда не знала Тебя. Кто я такая была? И швец, и жнец, и на дуде игрец при Семье. Аля была Ангел. Что могло сравниться с ее кротостью? Ника подходил, клал руку ей на затылок. «Мама, ты больна. Тебе надо отдохнуть в кресле». Вносили кресло; выкатывали дачный столик на колесиках, уставленный стаканами с лимонадом и вазочками с орехами, на веранду. Выбегал, как кудлатый пес, мужик с длинными черными волосами, расчесанными на прямой пробор, с маслеными глазами, со сладкой сумасшедшей улыбкой. О мужик, ты умнее многих, притворяющихся умницами. Да ты и не удостаиваешь быть умным. Ты силен. И твоя сила — ветер. Ураган. Она все сметет с лица земли. И нас самих. И Алю. И Нику. И Стасю. И…

— Линушка, ты выздоровела! Говорил я: девчонка очухается!.. Господь не попустит зла. Ан все по-моему вышло!

— Гри-Гри, это ты!.. Это ты!..

Я бросаюсь к нему и висну у него на шее. Он обхватывает меня медвежьими ручищами.

Медведь живет в берлоге за кедром. Медведь любит по осени кедровые шишки. Орешки его волнуют. А Гри-Гри не медведь. Гри-Гри — Дух Святой. Он утешает. Он укрепляет. Отчего ж все женщины под его тяжелым, остановившимся взглядом, масленым и огненным, со зрачками, как два лезвия — у котов и рысей такие глаза бывают, — бьются в истерике, падают на пол, ползут к нему на брюхе?!

А мы с сестрами не ползем. Мы еще девочки. Но и мы под его ночным взглядом иной раз краснеем, как яблоки. А Аля машет кружевной пелеринкой на нас: не глядите на Гри-Гри так изучающе, молитесь ему, падайте перед ним на колени, он излечит вас от всех скорбей.

Ах, бедная Леля!.. Ты столько языков знала… Ты говорила на древнем языке земли Рус, любила слова, что записывались великими буквами, цепкой вязью, словесами, похожими на замысловатый торт или деревянный арбалет, на лук со стрелой, на древесную пышную крону. Ты говорила на языке страны Гондвана и на наречии Берега Ярких Алмазов; ты единственная из девочек в совершенстве знала латынь и звучно читала медные, бряцающие стихи Адриция и Далматия. И ты без запинки читала в старинных толстых книгах, что привез с собой Гри-Гри из тайги. Гри-Гри вырос в тайге, на заимке, в срубовом доме. В юности при Гри-Гри денщиком, на заимке, жил огромный дикий волк. Он приручился, но не присмирел. Долгими таежными ночами, наохотившись и освежевав тушки зверей, ощипав дичь, Гри-Гри садился за книгу, начириканную замысловатой вязью, и почесывал за ухом волка, развалившегося у его ног. Я не боялась Гри-Гри. Он казался мне ручным волком. Да, он был волк… или снежный барс. Тело его жило и двигалось в постоянном напряжении гибкости, охоты и страсти. В нем не было и капли ленцы, позевывания, киванья: «Завтра!.. Завтра это сделаю!.. а пока…» Он слишком хорошо знал, что никакого завтра нет. Что есть только сегодня.

И сегодня я, Гри-Гри, подбежала слишком близко к тебе.

И ты внезапно обхватил меня ручищами, обнял, смял, прижал.

Я охнула, застонала.

«Стони, стони, — ты сказал, — ох, сладко девке стонать. Ох, много сердец ты погубишь, плутовка!.. Чертовка…»

И сильнее обхватил меня. Я увидела совсем близко его глаза. Зрачки его расширились, почернели, заняли в размахе всю радужку.

«Какая же я чертовка, милый Гри-Гри, — сказала я, задыхаясь, пытаясь высвободиться, и вместо свободы еще теснее прижимаясь к нему, колдуну, — когда Аля все время твердит: Линушка, доченька, ты от Бога, ты Богом нам послана, что бы мы делали… без тебя?.. Разве, Гри-Гри, красота… это… от Сатаны?!..»

Гри-Гри, тряся бородой, приблизил румяное, с лапками морщин лицо к моему.

Ноздри его раздувались Он, я знала это, знал в лицо Сатану.

И Сатана ему изрядно надоел.

«Что ты, Линушка, — выжал он из себя, как лимонный сок из лимона. — Конечно, красота — Божье созданье. И ты — Божья. Только ломаешь ты все внутри мужика. Ты, девчонка еще… а увижу тебя — все во мне переворачивается вверх дном. Естеству моему такая краса, как у тебя, — помеха и сладость. Слаще желания нет ничего на свете; только брак с отцом Духовным, с Огнем Небесным. Прижму тебя… уж не прогневайся. Сладка тяжесть тела твоего девичьего мужескому безумию моему. Иди!.. Сядь ко мне на колени…»

Я сидела у него на коленях. Он был старик. Старец. По-небесному ученый. Охотник. Насмешник. Пахарь. Провидец. Он был пророк; а я была глупая кочерыжка. Капусту тяпкой секли, меня в ступке нашли.

Ты пророк? Да, пророк. Я и два уволок, и три уволок. И еще уволоку. С меня хватит на веку. Напророчь мне хорошее, пророк. Я уже напророчил, слышишь: умирать будут из-за тебя мужики. А ты мужик?.. Да, я мужик. Старик. Я сильный бык. Вокруг меня танцуют и девчонки, и молодухи, и квашни, и водомерки, и цапли, и фазанихи; а мне только одну. Каково это: хоть я и Старец, и пророк, а я не все себе позволяю. Нет! Ты позволяешь себе все. Позволь себе все, пожалуйста. Ты хочешь? Да. Ты разрешаешь?.. Да. А ну узнает Ника — голову мне оторвет… Да. Что да? Голову — пусть? Не жалко тебе пророка? Много разговариваешь. Ишь, приказуха!.. От Царицы, что ль, научилась?.. даром что кровь… Что — кровь?.. Ничего не знаю про кровь. Все наши Цари приходили на трон в крови, перепачканные кровью. Как соком вишни. Есть еще благословенная кровь, Лина. Какая? Любовная. Это когда себе вены режут из-за несчастной любви?.. Воистину дурочка и девочка. Больше ничего тебе не скажу. Иди ко мне. Приоткрою тебе тайну.