Стыд - Карин Альвтеген

Вместе. Маленький раздражающий шанс, нет, она сейчас все поставит на прежнее место. Бессмысленно. Она пыталась одновременно упорядочить собственные мысли и слушать, что говорит Ванья, но у нее ничего не получалось — мысли блуждали, сворачивая в какие-то внезапно открывшиеся коридоры. Бежали вверх по каким-то новым лестницам, осторожно проверяя их на прочность.

Ванья и она?

Попытка вернуть то, что они однажды потеряли.

Избавиться от одиночества.

— Даже не знаю, что это может быть, но ближе к делу можно что-нибудь придумать.

Май-Бритт старалась сосредоточиться на ее словах.

— Прости, я не расслышала, чем ты собираешься заняться?

— Не знаю пока. Может быть, кому-то понадобится помощь.

Май-Бритт поняла, что что-то пропустила.

— А как ты об этом узнаешь?

Ванья улыбнулась, но не ответила. Май-Бритт узнала это выражение лица. В детстве она видела его часто, и именно оно всегда вызывало у Май-Бритт наибольшее любопытство.

— Лучше я ничего не буду рассказывать, потому что ты все равно мне не поверишь.

Больше Май-Бритт ни о чем не спросила, потому что поняла, куда все клонится. Никаких вещих снов. С нее и так пока достаточно.

В дверь постучали. На пороге показался мужчина, который сопровождал Ванью.

— У вас осталось пять минут.

Ванья кивнула, не оглянувшись, и мужчина снова закрыл дверь. Ванья протянула руку и накрыла ею руку Май-Бритт.

— Оставь себе своего строгого Бога, если хочешь, хотя Он уже и запугал тебя до безумия. Как-нибудь я открою тебе одну тайну, расскажу о том, что случилось в тот день, когда я хотела умереть и чуть не погибла в огне. Но если ты даже в вещие сны не веришь, то пока рассказывать тебе об этом рано.

Ванья улыбалась, но Май-Бритт не решалась улыбнуться в ответ, и Ванья, наверное, поняла ее терзания. Погладила по руке.

— Тебе не надо ничего бояться, потому что ничего страшного там нет.

И на лице ее появилась хорошо знакомая улыбка, и только сейчас Май-Бритт осознала, как сильно ей не хватало этой улыбки. Ведь это же ее Ванья — та, которая всегда умела поднять настроение и столько раз помогала ей в детстве своим бесстрашием, благодаря ей Май-Бритт научилась смотреть на вещи с разных сторон. Если бы только она могла все исправить, сделать по-другому. Как же она могла позволить Ванье исчезнуть из ее жизни? Как она могла бросить Ванью?

Тебе не надо ничего бояться, потому что ничего страшного там нет.

Ей очень хотелось в это верить. Отбросить все страхи и раз и навсегда выбрать жизнь.

— Как же я хочу тоже в это верить.

Улыбка Ваньи стала еще шире.

— А разве тебе недостаточно маленького «как будто»?

Саба ждала ее у входной двери. Май-Бритт направилась прямиком к телефону и набрала номер Моники Лундваль.

Линия была свободна, сигналы раздавались один за другим, но в конце концов Май-Бритт поняла, что ей вряд ли ответят.

Ночью выпал снег. Мир лежал под тонким белым покрывалом. По крайней мере, его видимая часть. Смахнув снег со скамейки, она села и стала наблюдать, как растворяется в воздухе белый пар ее дыхания.

Одна ночь прошла.

Одну ночь она пережила, осталось сто семьдесят девять ночей и столько же дней. После этого она снова станет свободной. Сможет делать все, что захочет. Через сто семьдесят девять дней и ночей она искупит свою вину перед обществом и снова получит свободу.

Свобода. Слово, когда-то настолько самоочевидное, что и в голову не приходило задуматься над его смыслом. Нечто, воспринимаемое как данность. То, что начинаешь ценить только после того, как потеряешь.

Ее жизнь вызывала зависть. Высокооплачиваеммая престижная работа, эксклюзивная служебная машина, роскошная квартира. Существование, оформленное множеством притягательных символов успеха. Общепризнанное доказательство того, что она состоялась как личность. — Однако каждая ступень, поднимавшая ее над средним уровнем, одновременно отдаляла от свободы; чем выше Моника поднималась, тем страшнее было потерять все, чего она добилась.

И вот теперь у нее ничего не осталось. Успех, который дался с таким трудом, в единый миг разбился вдребезги, исчез без остатка — как будто ничего вообще не было. Впрочем, наверное, это был ненастоящий успех — раз она так быстро его лишилась? Она не была уверена. Она теперь ни в чем не была уверена. Ощущала только бесконечную пустоту и не представляла, чем ее можно заполнить. В тот день, когда придется оглянуться и увидеть свою жизнь без прикрас — сможет ли она тогда сказать, что в ее жизни были какие-то ценности? Было нечто подлинное, настоящее? Если она оглянется прямо теперь, то увидит позади только две такие вещи. Бесконечную скорбь по Лассе и головокружительную любовь к Томасу. Однако и первое, и второе она пресекла, сделала все, чтобы искоренить эти чувства, выкорчевала собственную душу и в конце концов сама превратилась в тень. Она многого добилась. Очень многого. И очень высокой ценой.

И все потеряла.

Злоупотребление служебными полномочиями.

Степень вины определяется в зависимости от размеров материального и морального ущерба, причиненного действиями лица, совершившего проступок.

Ущерб был признан значительным. И причинила его высококвалифицированная, успешная Моника Лундваль.

Она перевела деньги на счет Фонда спасения детей, поместила все подтверждающие документы в конверт и, как ей казалось, отправила на адрес Май-Бритт. Через неделю она нашла конверт в кармане пальто, но уже было поздно. Вернувшись тогда домой из банка, она отключила телефоны, положила упаковки с транквилизатором и снотворным на прикроватный столик и легла в постель. Через три дня у нее в квартире появился директор клиники в сопровождении кого-то из ее коллег и слесаря. Директору клиники позвонили из банка. Хотели убедиться, что все в порядке, поскольку сумма, снятая с благотворительного счета клиники, была весьма крупной, а поведение клиентки выглядело немного странным. Разумеется, сотрудники банка могли ошибаться, но им показалось, что женщина находилась под воздействием наркотиков. Стыд, который испытала Моника, увидев в собственной спальне директора клиники и коллегу, в буквальном смысле лишил ее речи. Директор сказал, что, если она расскажет обо всем, он не заявит в полицию, — но Моника продолжала молчать даже после того, как к ней вернулась способность говорить. В любом случае она не смогла бы жить прежней жизнью. Если бы она во всем призналась, то не смогла бы смотреть им в глаза.

И Моника выбрала наказание.

Странно, но, сделав выбор, она почувствовала, что освободилась от той абсурдной реальности, в которой сама же себя заперла.

Потому что тюрьмы бывают разными. И заключенными становятся не только по решению суда.