Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня - Евгений Александрович Костин

того времени друг с другом. Встречи, регулярные контакты, переписка, носящая углубленный и сложный характер, мысли о развития культуры, русского языка и сделали возможным такое удивительное цветение русской литературы, совершившаяся «завязь» других, более поздних гениев. Все это были звенья одной цепи. (Есть, конечно, пример, какой приходится в этой связи вспомнить – это невстреча Толстого и Достоевского, двух русских гениев, живших в одну и ту же эпоху. Но это совершенно отдельный разговор).

* * *

Однако жанр научной статьи и жанр историософской эссеистики – это существенно различные истории и способы оформления суждений о тенденциях филологической и философской науки, о сегодняшнем дне уже почти умершего постмодернизма, который, как бы то ни было, но требует оценочного к себе отношения. Усмешками здесь не отделаешься, так как даже и «издыхающий» постмодернизм все норовит залезть прямо в нечищеных (в научном смысле) ботинках на дорогое твоему уму и сердцу пространство научных поисков.

Эти интенции, выражаясь научно, требуют ответа, а попросту говоря, – ты не можешь молчать не только потому, что кто-то посягнул на дорогие твоему сердцу и интеллекту имена, но оттого, что тем самым ты отказываешься от своего, уже пройденного, пути, от смыслов, какие ты обнаружил в произведениях великих художников – от Пушкина до Толстого, от Достоевского до Шолохова. Это приводит к пониманию того, что «молчание» станет духовным предательством и «разоружением» в научном отношении (читатель дальше поймет, почему я употребил столь непривычное для научного дискурса слово).

Давно замечено, и не нами, что с течением лет ригористичность и излишняя категоричность суждений приобретает у гуманитариев характер какого-то родового проклятия: хочется, наконец, от кого-то решительно «отмежеваться», к кому-то, наоборот, «прислониться», а других участников научных дискуссий, может быть, и «осудить». Автор понимает всю относительность и условность этих «размежеваний» при «создании новых блоков и союзов», их преходящность и необязательность к выполнению даже самыми горячими последователями тех или иных идей. Однако, существует некая «святая территория» (не могу написать – «святая земля»), которую никак нельзя отдавать неприятелю (хотя бы и в научном смысле) или же «сдавать» во временную аренду. Это территория, созданная из текстов авторов, все равно – философов, филологов, историков, этнологов, культурологов, какие определили ядро основных смыслов для национальной культуры. А, по существу, определили основные смыслы существования твоего народа, к которому ты имеешь счастье принадлежать.

Она, эта территория, давно стала ирреальной и поднялась в воздух, в наш духовный космос и висит над нами как некая невидимая, но от этого не менее прочная, защита, охраняющая нас от палящих лучей беспощадного солнца истории и самого бытия и заставляет постоянно поднимать голову вверх и сверять свою жизнь с теми идеями, мечтаниями, идеалами, верой, которые были обдуманы и воплощены в духовную реальность лучшими людьми твоего народа.

Работы А. Ф. Лосева именно из этого перечня, с «той» земли. К ним необходимо обращаться время от времени, когда не хватает сил ждать, когда и куда вывезет кривая национальной, да и мировой истории, останутся ли какие-либо островки смысла в этом бушующем океане безумствующей цифры, где самое человечное изобретение мировой культуры – книга, стало ненужным придатком к веренице крючков и цифирек, мелькающих на голубом экране компьютера.

Но важнее всего, может быть, другое. Книги таких авторов, как Вл. Соловьев, А. Потебня, П. Флоренский, Н. А. Бердяев, И. Ильин, В. В. Розанов, С. С. Аверинцев, М. М. Бахтин, Л. С. Лихачев, А. М. Панченко, А. В. Михайлов, П. В. Палиевский, С. Г. Семенова и еще нескольких десятков, если не сотен, блестящих имен, продолжали и продолжают ту линию духовного развития культуры, в данном случае российской, которая заставляет тебя верить в то, что Истина существует, что стоит отдать свои силы, существующий талант ее служению. (Автор, разумеется, понимает великую общемировую традицию подлинной науки, и для него священны многие имена – от Платона и Аристотеля до Хайдеггера и Витгенштейна, но здесь речь пойдет о русской традиции, важность которой, надеюсь, читатель поймет по ходу изложения основных идей статьи).

То, что казалось идеологическими штампами во всей русской культуре от древности до XIX и XX веков оказалось живой русской античностью, которая работала с первичными архетипами национального сознания.

Русский миф, можно сказать восточнославянский, укрупнял свое отношение к действительности под влиянием нескольких факторов. Религиозный субстрат, взятый из Византии и застывший в своем развитии, никогда не искавший дорогу к отдельному сознанию, это первое и во многих отношениях, может быть, самое существенное обстоятельство.

Далее – многовековое давление Степи (татаро-монгольское иго, так можно обозначить этот второй фактор), которое не способствовало социальной и технологической эволюции страны, а заставляло концентрироваться на внутреннем, архаически нерасчлененном отношении древнерусского человека к бытию. Еще Пушкин исторически точно заметил, что Русь отгородила собой другую Европу от степняков, но тем самым этот «щит» перекрыл каналы связи между Русью и Европой, бывшими одними и теми же христианами, даже после 1054 года.

Вот еще загадка, явно обращающая наше внимание на действие воли некоего высшего провидения, – дарованная России необъятная природная среда, которая представляет из себя целых два континента – Европу и Азию, включающих в себя невероятную многообразность физического ландшафта и проживающих там этносов, а главное – и в этом основной природный источник мифологической по содержанию русской мысли – она, Русь-Россия, никогда и нигде не заканчивается.

Это безразмерное русское пространство (как ни скачи, до другого царства не доскачешь, только долетишь в сказке на каком-нибудь ковре-самолете, да еще на ведьме) сразу переходит в метафизическую вечность, потому что завершение его, наличие краев, границ означал бы исчезновение архетипа бесконечности, столь важного для сознания и ментальности каждого русского человека. Стоит заметить в этом месте, что, разумеется, границы существуют, и их можно было бы обозначить в картографическом смысле, но ментально, сущностно, их как бы и нет, поэтому так легко они преодолеваются, смещаются в разные стороны, включают в себя дополнительные объемы новых земель, территорий, других пространств. Это окончилось чудом присоединения Сибири, Дальнего Востока, покорением Аляски, и Бог весть, где бы остановилась Россия, если бы не Тихий океан в случае с Сибирью и Дальним Востоком. Русские все же никогда не были по-настоящему близки водным стихиям, как, к примеру, англичане, вокруг островов которых исключительно вода; и если бы не перепуганность царской администрации, всегда считавших бесконечность пространств «проклятием России» (Николай I) и продавших уже в период Александра II громадную часть Северной Америки США, трудно и вообразить, как выглядела бы Россия сейчас в географическом смысле.

Нельзя не согласиться, что в таком