Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня - Евгений Александрович Костин

но – главное – связную и понятную картину русской жизни в ее историческом и культурном отношениях. «Неправильности» истории России отражают не те ложные посылки примитивного марксизма, чтобы за всем этим видеть простой классовый интерес тех или иных слоев русского общества или наблюдать за ним одно нескончаемое крепостное право в его разных вариантах и проклятое царское самодержавие, какое как могло, так и измывалось над своим народом. Все эти благоглупости и малой толики здравого смысла не привносят в интерпретацию России как некоего феномена всемирной истории. Совершенно очевидно, что закономерности развития России именно как универсума и особой цивилизации кроются в других пластах ее истории, менталитета и всей духовной жизни.

Автор настоящей работы немало времени посвятил разбору всех этих парадоксов и интересующийся читатель может обратиться к книгам, о которых было упомянуто чуть выше. Но в данной работе автора интересуют некоторые древние архетипы сознания русского человека, как они выразились прежде всего в его идеальной деятельности, среди которых он остановится более подробно на русском мимесисе (художественном творчестве) и на особенностях философствования русского человека. С нашей точки зрения – это две ипостаси единого и неразделяемого духовного ядра русского человека, без понимания которого остается кувыркаться в разнообразных силлогистических ухищрениях, даже и не рассчитывая получить внятный ответ.

Такими примерами (невыученными уроками) можно назвать непринятый нами в полном объеме пушкинский опыт понимания истории России, в котором поэтом был выработан тонкий баланс между национально-специфическими формами исторической жизни страны и освоением опыта Запада, прежде всего в логико-метафизическом и культурном отношении. С другой стороны, во многом из-за противодействия официальных властей был пропущен наработанный материал русских славянофилов XIX века – братьев Хомяковых, И.Киреевского, который представлял собой предельно адекватную на тот момент картину русского национального характера, психологического и ментального состояния народа.

Далее, в силу вынужденной эмиграции «героя», был пропущен и почти пропал даром гениальный по замаху подход А. И. Герцена, какой мог соединить российский и западноевропейский опыт в неком комплоте, какой мог стать основанием для цементирования всей Европы. Разумеется, что подобного рода проекции остаются полностью на совести автора, но когда в своей работе «Русская литература в судьбах России. Достоевский против Толстого» он вдруг обнаружил тесную перекличку между Толстым и Герценом и именно что в сфере идей и крупных концепций, созданных на стыке истории и философии по соединению Запада и России, то и теперешнее утверждение кажется ему не слишком уж преувеличенным. Вообще, как раз сейчас приходится пристальнее всматриваться в прошедшие исторические эпохи и искать пропущенные возможности, прежде всего, с российской стороны. Хотя проделанный в вышеуказанной книге анализ говорит о том, что историческое предубеждение Запада по отношению к своему неотменяемому никакими философскими построениями, политическими концепциями, а то и войнами, восточному соседу, говорит о том, что только наших, русских, усилий было бы недостаточно. Но хотя бы совесть наша была чиста.

Наконец, совершенно одиночным образом высится «столп» русской религиозной философии конца XIX-начала XX веков, который вывел русскую метафизику из мировых задворок на просторы создания нового типа философии, какой исключительно точно отвечал духу русской культуры и самой психологии русского народа и позволил сформулировать некоторые постулаты, выводящие чуть ли не всю мировую философскую мысль из ее эпистемологических и метафизических тупиков. Опять-таки оговоримся, что автору хорошо известны лучшие имена западной философии XX века, среди которых ему особенно приятно ссылаться на Хайдеггера, Витгенштейна, Рассела, всю французскую линию экзистенциальной философии, работы американских персоналистов, вроде Ч. Пирса. Но, как ему кажется, вся линия аналитической философии, все попытки «доказать» истину, а не ее понять и принять как некую таинственную суть постижения бытия в целом, оказались если не тупиком, то не много добавили к целеполаганию всемирного человечества в интеллектуальном отношении. Антропологический смысл аналитизма как такового ничего не прибавлял к тому, что сейчас воссоздается в теоретических проекциях современных физиков, микробиологов, генетиков, химиков, какие гораздо глубже философов работают в пределах самых крупных мыслительных категорий, описывающих состояние живой и неживой материи.

Однако современному человеку, чтобы окончательно сохранить себя, не потерять свою индивидуальную специфику и дальше развивать накопленный культурный и цивилизационный опыт человечества, не растворять свою истинную антропологическую сущность в процессах отказа от прежней картины мира, в которой человек мыслится и интерпретируется, «как мера всех вещей» (что сегодня не выглядит какой-то безусловной истиной), необходим дополнительный элемент для интегрирования всех элементов понимания жизни в единое целое. В то целое, которое придает человеческое содержание всему, что происходит в мире в пределах человеческой цивилизации.

Еще недавно трудно было и вообразить, что, то самое человечество, которое является неким единым живым организмом, в котором находится место и предназначение для каждого живущего человека, почти с готовностью готово рассмотреть (пока еще теоретически, но все с большим сдвигом в области практики) последствия ядерного конфликта. Все это мыслится как чуть ли не единственный способ прекращения действующих конфликтов разного рода – от военных до идеологических и культурных. Если хорошенько вдуматься в данное противостояние, какое обнаружилось в текущей повестке дня человечества – столкновение западной цивилизации с русской (восточно-славянской) и китайской, но ничего кроме клинического искривления в ментальном восприятии окружающего мира (социального прежде всего) крупнейшими цивилизациями современности не обнаруживается.

Здесь автор должен признаться, опираясь на тот анализ, какой он проделал в своей работе «Запад и Россия. Феноменология и смысл вражды» [4], что во многом он винит западный тип общества, слишком уж эгоистический и настроенный на пустое потребительство и немыслимые набор чувственных удовольствий. Он также категорически не согласен с явными экспериментами этого общества над биологической природой людей (коррекция генома человека, влияние на половую дихотомию человечества), с отрицанием тех нравственных максим, какие пестовались им же самим на протяжении почти двух тысяч лет. И вот, отказавшись от своих прежних «золотых запасов» в антропологическом смысле, Запад с раздражением и недоумением встретился с поздним, запоздавшим, непоследовательным отказом России следовать по пути, освещаемому маяками западной цивилизации. Я уже не говорю об исторической вине России перед самой собой, о чем также я подробно говорю в вышеуказанной книге, какая связана с необдуманным и каким-то слепым отказом от того типа общества, какой формировался ею в рамках СССР на протяжении почти всего XX века.

Но мало того, что этот отказ носил какой-то конвульсивный и мгновенный по историческим меркам характер (по сути это роковые и трагические три дня, о которых еще пророчествовал Василий Розанов), но в дальнейшем мы наблюдаем почти полное отсутствие исторической воли, мало-мальских рациональных и обоснованных проекций по развитию страны хоть в каком-то