Пли! Пушкарь из будущего - Юрий Корчевский

– Вишь ли какое дело, они ведь на казни тоже не совсем целые попадают, после пыток без одежи на них смотреть страшновато.

– Не все ведь изувеченные, наверное, кто-то и сам, без пыток, на допросе рассказывает.

– Так работа наша такая, ежели царь али другой князь-боярин не увидит следов, подумает – ленимся работать.

В логике ему отказать было нельзя. Умен мужик, даром что звероват обличьем. Наконец мы договорились, хлопнули по рукам. Через неделю к нам привезли на подводе закрытый дерюжкой труп. Монахи скоро перетащили его в отведенную для этого комнату на первом этаже, вход в нее был отдельный, сзади. Вокруг стола собрались ученики.

Сделав широкий разрез от подбородка до лона, я начал на трупе показывать расположение и устройство органов, доступ к ним при операциях. Поскольку труп при казни был обезглавлен, крови было мало. После трехчасового занятия утомленные монахи разошлись. Двух дежурных на телеге я отправил закопать тело. К сожалению, холодильников у нас не было.

Довольный и усталый, вернулся домой. Не спеша поужинал в семейном кругу. Решил на следующий день отправиться в Иноземный приказ, пора было известить о своем нахождении в Москве, со школой вроде бы все утряслось, первоначальный период неустроенности и неорганизованности, период становления, самый трудный, прошел.

Пора было подумать и о себе. До сих пор больных мы принимали бесплатно или за скромные пожертвования. Да и понятно, не будешь обучать школяров на богатеньких Буратино, тем более и о семье подумать надо.

День с утра начался не так, как я планировал. После заутренней молитвы ко мне подошел незнакомый монах, сказал, что от Гавриила, тот просит немедля к нему прибыть. Ну что ж, требует, значит, будем. Я сел в возок, посадил рядом монаха, и мы поехали в Кремль. Сопровождающий проводил меня в комнату Гавриила и оставил. Около получаса пришлось ждать. Но вот в коридоре послышались шаги нескольких человек, и в комнату вошли митрополит Филарет, отец Гавриил и незнакомый мне монах преклонных лет. Я поздоровался и поклонился, поцеловал протянутую руку. С ходу митрополит меня огорошил:

– Ты что же непотребством в школе занимаешься?

Я оторопел:

– Ничего неподобающего в школе не происходит.

– Вчера ко мне один из твоих учеников приходил – мертвые тела режешь, срамно это! Душа, даже если это разбойник, обеспокоена быть не может, тело должно быть погребено.

– Святой отец, во всех лекарских школах так делается – Италии, Франции, Германии. Нельзя научить лечить человека, не узнав его устройства, не набив руку на мертвых.

Митрополит в гневе поднял руку.

– Молчи, нечестивец, ты заблуждаешься и упорствуешь в своем грехе. Чему ты можешь научить монахов, что я доверил тебе в обучение? С сего часа я отлучаю тебя от школы, никакой ереси там больше не будет. Отныне школу будет возглавлять отец Феодосий, передай ему отчет о потраченных средствах. Тебя же я лицезреть рядом больше не хочу, прощай!

Круто развернулся и вышел.

Отец Гавриил с отцом Феодосием вежливо помолчали, позволяя мне переварить услышанное. При вызове я мог ожидать чего угодно. Кто-то из высокопоставленных дворян заболел, какие-либо перемены в работе школы назрели или еще что. Но вот так! Эх, темное средневековье! Делаешь, что в силах человеческих, пытаешься за уши тянуть к свету учения, и тут на тебе. Ладно, хорошо хоть за грех великий мой башку не отрубили или в Разбойный приказ не отдали, к знакомому подьячему на исповедь. Я немного отошел от шока. Хорошо, поехали вместе с монахами в школу дела сдавать. Монахи сели на сиденье, я пристроился рядом с Потапом на облучке. Там прошли в мой кабинет, я достал бумагу с расходами, пересчитал оставшееся серебро, вручил Гавриилу. Пошли по комнатам, я показывал сделанное, отец Феодосий отмечал на бумаге. Зайдя в класс, где шли занятия, я вежливо прервал занятия, попрощался с учениками, которые сначала застыли в молчаливом изумлении, а затем обрушили на меня град вопросов – почему, зачем, куда от нас, мы к тебе привыкли и прочее.

Я указал на дверь моим неизменным помощникам – Петру и Маше и, не попрощавшись с монахами, вышли из здания, сели в возок.

Толкнув в спину Потапа, я бросил коротко «домой». Возок мягко тронулся, я сидел в прострации. Оба помощника начали меня теребить вопросами – почему столь резко оборвалось начатое хорошее дело, кто в этом виноват, ну и конечно, самый главный – что делать. Как мог я им объяснил, что, кроме меня, ни виноват никто, хотя особой вины за собой не чувствую, дело во вскрытии вчера трупа, об этом стало известно из доноса учащегося митрополиту, меня сочли чуть ли не еретиком, хорошо на костре не сожгли. Все угнетенно замолчали. Даже мои помощники понимали, что с Филаретова распоряжения мы начали великое дело, обучение врачеванию на Руси. До нас никто этим целенаправленно и на государственном уровне не занимался. Обида глодала душу. Приехав домой, я заперся с помощниками в своем кабинете, и под жаркие споры о наших дальнейших действиях мы изрядно напились. Обеспокоенная Анастасия стучала в дверь, то прося открыть, то объяснить, в чем дело, раньше ведь такого не случалось. Проснувшись поутру с больной головой и выпив заботливо поднесенного холодного рассола, я чуть поправился и внятно объяснил Настеньке, что меня и моих помощников от дела отстранили, мол, почти еретики и нечестивцы.

Настенька моей обиды не разделяла, радостно захлопала в ладоши:

– Вот и хорошо, с этой государевой службой тебя совсем не бывает дома, все дела и дела. Вспомни, когда мы в последний раз любились?

Я честно попытался вспомнить, а действительно, когда? Настя наставила на меня палец:

– Вот! А в Рязани времени на меня и ласку хватало. Там ты мне и вещи покупал, подарки, баловал и ласкал, а сейчас дома и денег-то серьезных нет. Ты давно заглядывал в шкатулку? Все личные деньги спустил на школу, будто она твоя, а тебя в благодарность просто выкинули.

В принципе все ее слова были правдой. Но во всем этом был привкус горечи. Делать и думать ничего не хотелось, у меня отняли дело, в которое я вложил сердце и душу. Что ж, наука не будет связываться впредь с государством. Весь день я провалялся на кровати, есть не хотелось. Сам себе поставил диагноз – депрессия.

Плюнул на все и решил несколько дней отдохнуть. Привел себя в порядок, посчитал оставшиеся денежки, м-да, маловато будет, и, посадив Настю и Мишеньку в возок, отправились просто покататься по улицам. Живя в Москве уже два месяца, я знал только две дороги – в Кремль или в школу. Надо было хотя бы ближайшие окрестности осмотреть. И конечно, все дороги ведут в Рим, так и мы попали на торг, не спеша выбрали Мише новую рубашку и на сладость – халву, что продавал то ли персидский, то ли азиатский купец, Настеньке – новые сапожки. Довольные домочадцы радостно болтали в возке на обратном пути, а меня занимали мысли – что делать?

Открывать новые дела в Москве или возвращаться в Рязань?

В Рязани я пользовался уважением и у князя, и у простолюдинов, жил зажиточно. Здесь же первое начатое серьезное дело потерпело крах. А в конце-то концов, почему первое проигранное мною дело должно меня сломать? Мужик я, в конце концов, или так, погулять вышел? То, что я буду вести прием пациентов дома, сомнений не вызывало, да и помощников моих займет, будут в тонусе, но одной медициной не обойдешься, огромный дом и многочисленные слуги требовали денег на содержание, стало быть, надо открывать еще какой-то бизнес, поправивший бы мои несколько пошатнувшиеся финансовые дела. По приезде домой мы с компанией помощников и Сидора весело провели время за обедом, но потом я заперся в кабинете, объяснив Насте, что мне надо тщательно подумать.