Бестиарий спального района - Юрий Райн

Он слез с качелей, чуть не подвернув ногу. Осмотрелся.

Ага. Туда не пойдем – там ногодрыгалка, ничего путного.

Туда – тоже ни ногой. Там Борюнька. Выскочка. Из грязи в князи. Деревню сломали, его из дома прогнали, так пристроился в грязноватом шалмане, от своих нос воротит, вечно там хулиганит – ишь, снова орут все, вон, на улицу выскочили, один другому по носу, по носу. Борюнькины штуки, больше некому. Хоть бы прикрыли шалман этот… Что-то все никак – слово, что ли, какое знают тайное?

А на том конце площади у нас что?

Ох ты ж… Вот голова дырявая! Местечко, может, и не самое завидное – пистерия или как ее, – да ведь Кирушка там!

На душе потеплело. Бабулька она, конечно, на вид строгая и худощавая, как кикиморе домашней и положено, да Андрейку никогда не обижала. И он ее тоже. Эх, годы молодые…

«Ну уж и бабулька, – упрекнул себя жировичок. – Едва ли она меня старше. А я еще хоть куда, стало быть, и она, Кирушка, тоже, может, ничего».

Как ни есть – не прогонит. Накормит, а то и напоит. Да еще, глядишь, и приголубит по старой… хм… дружбе.

Теперь, впервые за вечер и ночь, Андрейка заулыбался. Потом приосанился, притопнул ногой – и резво припустил к пиццерии.

Проник легко и непринужденно, сонная гардеробщица и ухом не повела. Посетителей в полутемном зале – всего ничего, одна лишь парочка в дальнем углу, да у высокой стойки паренек в белой рубашке. Половой, нынче их офицьянтами кличут.

Через зал этот – дальше, за кулисы, как говорится. Прошмыгнул – думал, на кухне очутится, а оказался в грязноватом туалете. Фу!

Выскочил обратно, в другую дверь сунулся. Коридор. Опять не кухня. Первая по коридору дверь направо. Ага, кладовая.

– Ох ты ж, это кто ж пожаловал! – прошелестело-проокало из угла.

Кирушка, она… Правильно сердце привело.

– Я это, соседушка, – потупился жировичок. – Вот, гулял тут, дай, думаю, загляну по старой памяти… Соскучился…

Кикимора слезла с полки. Была она похожа на подсыхающую, хотя еще и живую ветку осины, а может, березы. И разговаривала под стать облику – как будто щепочки друг о друга стукаются.

– Ох, Ондрюшко, – сказала Кира, – ты бы врал-то больше. Сто лет не скучал, не заходил, не проведывал… Насквозь ведь тебя, пузыря, вижу. Да не сёрбай носопыркой-то, ладно уж… Стряслось-то что? Ишь, совсем с тела спал…

Андрейка горестно махнул рукой, открыл было рот, но произнести не сумел ни слова – ком к горлу подкатился, да так и задержался.

– Голодный, поди… – полувопросительно-полуутвердительно прошуршала кикимора. – И из дома небось прогнали… Набедокурил, пострел? Все не угомонишься никак?

Она подошла к жировичку вплотную, приобняла, прижала Андрейкину голову к своему плечу.

А он тут уж совсем не выдержал – разрыдался.

– Нету у меня больше дома… – выдавил Андрейка сквозь слезы. – Хоть помирай…

– Ох, болезный… – ответила Кира. – Ну, не плачь, Ондрюшенько, не плачь. Покормлю тебя, это первым делом. Заморишь червячка, оно и повеселее станет. А потом, глядишь, и придумаем что.

Она споро выскочила в коридор. Через минуту-другую вернулась, неся в сухоньких руках что-то, завернутое в бумагу.

– Кушай, дружок.

– А это что? – опасливо спросил Андрейка.

– Это, милок, пицца «Маргарита». Гости оставили, так ты уж не побрезгуй. – Кикимора церемонно поклонилась. – Чем богаты…

Жировичок осторожно надкусил кем-то обгрызенный блин, успевший уже и подчерстветь. Вздохнул, принялся жевать.

– Вкусно? – гордо осведомилась Кира.

– А запить нечем? – страдальчески морщась, ответил вопросом на вопрос Андрейка.

– Не привередничай! – рассердилась кикимора. – Дали тебе, вот и жуй-глотай, да спасибо скажи! А то ишь ты! Запить ему!

Крупная слеза плюхнулась на остатки пиццы.

– Ладно, не мокни, – смягчилась Кира. – Закуси уж чем есть, для разогреву. Мы закрываемся скоро, тогда уж поплотнее угощу. По старой дружбе. Хотя пороть тебя надо, а не привечать, пороть оглоеда срамного. Да уж ох, сердце бабье…

Она стрельнула в Андрейку глазками, и тот приободрился.

…Через час с небольшим заведение и вправду опустело. Кирушка с Андрейкой выбрались в зал, пролезли за стойку. Жировичок, притворяясь, что разбирается, выбрал бутылку приторно-сладкого ликера молочного цвета, лихо выпил залпом целый бокал и совсем повеселел. Кикимора предпочла что-то прозрачное, слегка пузырящееся. Впрочем, и к этому она только прикасалась губами. Однако губы перестали казаться бескровными, и серые щеки заиграли румянцем, и глаза заблестели.

А Андрейка, казалось, надувался на глазах, словно праздничный воздушный шарик. Он уже допил второй бокал и приступил к третьему. Смело залез в холодильник, попробовал несколько пирожных, бисквит и песочное не одобрил, но все-таки съел, а вот эклеры похвалил от души. Кира, глядя на гостя, радостно смеялась, деликатно прикрывая рот ладошкой.

Свои злоключения жировичок видел теперь в юмористическом свете и рассказывал о них, веселя хозяйку до сухой икоты.

Потом Андрейка гоголем ходил по залу, ловко вспрыгивал на столы, исполнял на них различные виды чечетки – пришлось как-то видеть по телевизору, – спрыгивал, делал замысловатые кульбиты, а Кирушка прямо изнемогала от смеха и держалась за впалый животик.

Ближе к утру оба устали и посерьезнели.

Сели рядышком.

– Ох, умаялась! – выдохнула кикимора и положила голову Андрейке на плечо. – Вот такой ты мне по нраву, пузырек!

– Да и ты мне по душе, веточка-палочка, – проговорил жировичок, кладя руку на острую коленку Киры.

– Что ж делать-то с тобой? – прошелестела та. – Ты не думай, хочешь – живи сколько надобно. Да только не по законам это, сам знаешь. Нам ведь поодиночке жить-вековать положено…

– Да, – печально подтвердил Андрейка.

Вдруг на него словно что-то накатило. Живешь вот так, живешь, шалишь, озоруешь, да и пользу хозяевам приносишь, потому что без домовика дом не дом – просто стены, пол, потолок… Только потом-то – что? Так ведь доиграешься: сгинешь – и следа от тебя не останется, и ни одна душа не вспомнит.

Снова слезы подступили. Он сжал коленку кикиморы, потом обнял Кирушку за твердую талию, притиснул к себе потеснее:

– Одинокие мы с тобой оба… Горемычные… Эх, судьба…

Жировичок напрягся и принялся заваливать кикимору под стойку бара.

– Охальник, – шепнула Кирушка, но особо сопротивляться не стала.

…Летние ночи коротки. Вот и эта ночь близилась к концу. Андрейка с Кирушкой тихонько разговаривали о пустяках, понимая, что скоро им прощаться.