Норби - Андрей Валентинов

Военнопленный Земоловский сделал в памяти очередную зарубку. Шеф-пилот русский знает и даже этим хвалится. Спросить его, что ли?

— To pan zacnyj iz NKVD?

Взгляд белокурого на миг окаменел, и Антек с трудом сдержал усмешку. Тюрьмы здесь нет, а этот шеф-пилот никак не следователь.

— Не из НКВД, — чуть помолчав, выдавил из себя парень. — Разведка Великого княжества Тауред. А ты, Земоловский, смотрю, не прост.

Бывший гимназист пожал плечами.

— Простые — они в овраге лошадь доедают. А скажи, шеф-пилот, когда Тауред объявил войну Польской Республике? От какого числа нота?

Белокурый на миг задумался.

— Значит так. Тауред с землянами не воюет. А вот Клеменция начала боевые действия с использованием оружия массового поражения. И воюет она именно с планетой Земля.

Антек вспомнил поваленный лес, лунные кратеры, белесую пыль, заслонившую небо. Все верно, только Земля — она большая.

— Клеменция воюет с СССР, значит, она союзник Войска Польского. А ваш Тауред за кого? За Сталина?

Шеф-пилот покачал головой.

— Вот как ты рассуждаешь, Земоловский! Тауред против вооруженного вмешательства в земные дела. На вашем корабле как раз шло совещание, наверняка планировался очередной удар. Это сотни тысяч жизней, а то и миллионы.

Антек мысленно перелистал книжку про Роланда. Carles li reis, nostre empere imagines… А как там дальше? Выручай, память!

— Tresqu'en la mer cunquist la tere altaigne. N'i ad castel ki devant lui remaigne; mur ne citet n'i est remes a fraindre, fors Sarraguce, ki est en une muntaigne.

Выражение лица шеф-пилота ему очень понравилось. Тауред, значит?

— Непонятно? А вот мне все ясно. Ты землянин, значит, обычный наемник на инопланетной службе. А я за Польшу воевал. Может, она не самая лучшая страна, но, по крайней мере, земная. А кто у нас союзник, командованию виднее.

Белокурый ответил не сразу. Долго думал, а когда заговорил, то явно без малейшей охоты. Каждое слово сквозь зубы цедил.

— У тебя, Земоловский, выбора нет. Ты обязан рассказать все о своем сотрудничестве с Клеменцией — с кем общался, где бывал, что видел. От этого зависит, станут ли еще умирать люди, кстати, в первую очередь поляки. Если нет, то не обессудь. Как поступают с пленными в разведке, наверняка сам знаешь. Противно, гадко, но война — она еще гаже. Подумай, только не слишком долго.

И открыл дверь, впуская безмолвных парней с черным мешком.

Тьма.

* * *

И снова был сумрак, жесткая стена под лопатками, негромкий гул двигателей. Не спрятаться, не убежать. Антек жалел об одном — не спросил о Маре. Жива ли? Но может, и к лучшему, если поймут, что ему не все равно, могут взяться и за нее. С пленными в разведке не церемонятся.

Тем, кто остался на корабле, легче. Отвоевались.

Привычный шум стал отдаляться, голос моторов сменили звуки вальса. Мара говорила, что это совсем не страшно.

— Так вы, значит, не шутили? — поразилась таксистка, вглядываясь в редеющий предрассветный туман. — Это действительно замок!

— А то! — приосанился я. — К счастью, ночь позади, призраки вернулись в свои могилы.

— Ну, вас! — фыркнула она. — Странно, на карте тут просто городок, коммуна Ламотт-Бедрон.

Мы оба бодрились, но я, по крайней мере, не сидел всю ночь за рулем. Гнать, понятно, не гнали, а после Орлеана я настоял, чтобы мадам водитель хотя бы немного отдохнула. Она заснула прямо в водительском кресле, обещала на час, а проспала ровно пятьдесят восемь минут. Есть железные женщины на свете!

Я, понятно, не спал и минуты. От полиции можно умчаться на «ситроене» 1935 года, отгородиться широкой Луарой, а вот от мыслей не убежать. И от сомнений. Если я ошибся, придется добираться до Марселя, в консульстве уже предупреждены. Уйти-то я уйду, но вся миссия — насмарку. Сам и буду виноват! Как ни плохо я думал о французском правительстве, реальность оказалась хуже. Структура проводит свою собственную внешнюю политику, а премьер Даладье делает вид, что так и надо.

Хитрость в политике — вещь совершенно необходимая, но вот обманывать такого союзника, как Соединенные Штаты, грешно. И очень опасно! Когда немецкие танки пойдут на Париж, мы можем сделать вид, будто не слышим воплей о помощи.

— Здесь должна быть гостиница, — рассудил я. — Выбросьте меня у входа и забудьте навсегда. Вы задремали за рулем возле церкви Святого Сердца, и вам приснился сон про сумасшедшего пассажира. Пересказывать этот сон никому не стоит. Если не поверят, еще ничего. А вдруг поверят?

— У меня двое детей, — нахмурилась она. — Считайте, что сон я уже забыла, мсье!

* * *

Замок именовался Бедрон. Издали он очень напоминал фанерную декорацию из очередного фильма про благородных рыцарей — квадратный, серый и очень аккуратный. Стены, башни, ворота — все на месте, но какие-то излишне правильные, под линейку, словно замок построен только вчера. Древность носит печать Времени, здесь про эту важную деталь забыли.

Туристов сюда не привозят, в путеводителях Бедрон не упомянут. Обычная частная собственность, загородный дом при зубчатом заборе.

В маленьком отеле оказалось всего два номера — и оба свободны. Проводив взглядом желтый «ситроен», я попросил хозяина разбудить меня в полдень. Раньше в замке, если судить по поездке к Ильзе Веспер, все равно не проснутся.

Дорога оказалась под стать замку, асфальтовая и очень новая — старину тут явно не ценили. И гостей не ждали. Мост через самый настоящий ров имелся, но вот высокие ворота оказались закрыты наглухо. Слева имелась калитка, но тоже запертая. Ни звонка, ни дверного молотка, ни колокольчика.

Стучать я не стал, равно как взывать к тем, кто за воротами. Вода во рву была неподвижна и темна, словно свинец. Я без всякого успеха пытался проникнуть взглядом в черную глубину и терпеливо ждал. Наконец, калитка заскрипела. Я обернулся.

— Мы ничего не покупаем, мсье.

У Ильзы Веспер меня встретили громилы в штатском, здесь же из сумрака выступил самый настоящий лакей в ливрее и парике. Я вновь подумал об историческом фильме. Лакей, конечно, из времен иных, не рыцарских, но для Голливуда сойдет.

— Передайте графине де Безье, что ее хочет видеть американец по фамилии Корд. Джонас Корд.

Лакей безмолвно отступил во тьму, калитка вновь заскрипела. Я шагнул ближе к краю и вновь принялся смотреть вниз. Возможно, графиня — просто немолодая и очень больная женщина, которой нет дела ни до моей миссии, ни до Структуры, ни до смертных врагов своего рода. В бумагах Домье сказано, что Агнесса де Безье очень редко бывает в Париже, не появляется на приемах, репортеров избегает. Однако асфальт на подъезде к замку совсем новый, а над одной из башен я заметил решетчатую антенну. А еще Адди, барон Симон Анри Леритье де Шезель, чего-то очень боится. Три года назад еще рисковал ходить по Парижу без охраны, теперь же ездит сразу в трех одинаковых автомобилях с опущенными шторками. На приемах бывает редко, появляется там ненадолго, ничего не ест и не пьет.