Книга с местом для свиданий - Горан Петрович

В результате реорганизации Службы многие мои коллеги исчезли из политической жизни, однако со мной все обошлось, мне оставили все прежние полномочия, более того, я получил повышение. Тем не менее счастливым себя я не чувствовал. Я любил, но на мою любовь не отвечали. Я существовал и вместе с тем словно и не существовал, во всяком случае не существовал там, где мне хотелось. Я бессмысленно складывал в кучу безжизненные, как сухие ветки, дни, месяцы, годы и пятилетки, и мне постоянно казалось, что жизнь мне не дает ничего.

В 1960 году, готовя обед накануне Преображения, мать неожиданно почувствовала слабость. Она извлекла откуда-то мешочек с белой пшеницей, перебрала зерна от куколя, мертвых жучков и камешков и поставила на огонь. Пока она накрывала на стол на одного человека, чистила щеткой черный костюм и гладила белую рубашку своего супруга, пшеница варилась. Потом она положила кутью в две миски, на день похорон и на день недельного поминовения, добавив туда по стакану растительного масла пополам с красным вином. Под конец оделась во все самое лучшее, легла в брачную постель и навсегда закрыла глаза. Отец остался стоять у открытого окна, он стоял так день за днем, его навещали только птицы, умывали капли летних ливней и вытирал горячий шлейф августовских каникул. Не было никого, кто переместил бы его с того места, на котором он то ли застрял, а то ли принялся собирать волю, чтобы самостоятельно сделать первое движение после стольких лет отсутствия в реальности. Однажды вечером он, как ни в чем не бывало, шагнул, закрыл створки окна и упал замертво.

Примерно в эти же дни мне в голову пришла мысль, которая и погубила меня окончательно. Судя по отчетам того самого завербованного соседа, Наталия тратила значительную часть своего времени на то, чтобы заботиться о Гавриле Димитриевиче, и я решил устранить его, надеясь, что тут-то она и повернется ко мне или, по крайней мере, наконец-то меня заметит. Разумеется, для осуществления этого имелась масса способов, однако мне хотелось все сделать так, чтобы она ничего не заподозрила. И я начал писать книгу, которая, по моим расчетам, должна была прикончить ее отца, но которая, как оказалось позже, положила конец моей карьере в Службе. План был на редкость прост. В глубочайшей тайне и от подчиненных, и от начальства я принялся строка за строкой составлять рукопись, которая должна была, как я задумал, стать настоящим вызовом существующему режиму, с тем чтобы на такое чтиво, как мошкара на огонь, слетелись представители всех эмигрантских кругов, все противники власти, а среди них, разумеется, и старый книготорговец. И когда это произойдет, планировал я, мне не составит труда провести чистку, подобную той, что в свое время была осуществлена в «Записках охотника» Ивана Тургенева, — я стремительно захлопну обложку этой ловушки и разом придавлю всю нечисть.

Дело пошло даже успешнее, чем я предполагал. Возможно, потому, что никто лучше меня не знал разницы между тем, что провозглашалось, и тем, что существовало реально, возможно, потому, что никто не умел столь же точно, как я, в малейших деталях предвидеть, в каком направлении будет дальше разверзаться эта бездна. Обычно противостоящая сторона бывает ослеплена всякими мелкими личными соображениями или всеобъемлющей ненавистью, но я-то был человеком изнутри, уравновешенным, дальновидным, надежно информированным обо всех мелочах и от природы педантичным, так что рукопись, над которой я трудился, превзошла собой всю подобную, как правило, вечно ноющую, диссидентскую литературу. Первые отрывки я так и подписал псевдонимом «Человек изнутри», а для пробы устроил их публикацию в запрещенных заграничных изданиях. Сразу после выхода двух моих статей в «Голосе канадских сербов» и в лондонском «Нашем слове» разнеслись слухи о новом, яром враге режима, окопавшемся в рядах работников госбезопасности, началась паника, министр, вопреки обыкновению, даже вызвал меня к себе:

— Сретен, этот тип опасен, он знает реальное положение дел... Удалось ли тебе напасть на след, сумели ли наши аналитики определить стиль... Гляди, надо как можно скорее раскрыть этого выродка...

— Не беспокойтесь, товарищ министр, мы найдем его... — решительно заявил я и вернулся к перепечатке своих записок, в тот день я как раз заканчивал восьмую главу, и Косана только диву давалась, почему я перестал ей диктовать.

— Вижу... — она чуть не заплакала, застав меня за пишущей машинкой. — Вижу, я тебе больше не нужна...

Признаю, возможно, я немного зарвался, забыл о том, что мои убеждения не соответствуют тому, что я пишу, а может быть, я просто подошел и к этой работе так же, как ко всему, чем занимался, — ревностно и с чувством ответственности. Короче говоря, после двух лет напряженной работы я нашел способ незаметно переслать копию рукописи за границу, и вскоре оттуда к нам в страну стали тайно поступать экземпляры напечатанной книги, книги, о которой перешептывались, которую передавали из рук в руки...

— Вы читали? — именно такой вопрос задавали тогда люди при встрече друг с другом наедине, не решаясь произнести название даже шепотом.

— Разлагаются... Изнутри... Только их человек может знать все это: и факты, и события, все имена... — наклонялся один к уху другого и быстрым шепотом сообщал краткое содержание.

— Началось... — расходились они, ободренные.

Внимательно ведя слежку по оригиналу рукописи, которую я сохранил для себя, я получил доступ к мыслям многих людей, узнал о новых врагах нашей власти, вскрыл колеблющихся и сомневающихся, бесхребетников, готовых тотчас переметнуться на сторону врага, тех, кто всегда и всем недоволен, вечных контрреволюционеров и отвратительных хамелеонов, однако на самом деле меня интересовал только Гаврила Димитриевич, я подстерегал момент, когда подброшенное в страну диссидентское чтиво окажется наконец в его руках. Избавившись от него, я займусь всеми остальными, и уж тогда, как я предполагал, раскрою имя автора гениальной засады с приманкой и одним ударом открою перспективу для своей любви и укреплю репутацию лучшего оперативника Государственной безопасности.

Увы, преуспел я лишь наполовину. В тот день, когда Димитриевич наконец-то зашел в диссидентскую книгу, из которой он уже никогда не вернулся, в тот день, когда в библиотеке семьи, проживавшей по адресу улица Пальмотича, 9, на столике осталось произведение, таинственным создателем которого был я, а от господина Гаврилы только поскрипывание прутьев плетеного кресла после того, как я убрал его из жизни той женщины, в которую был влюблен, в тот день, когда я, удовлетворенный, уже представлял себе, что теперь Наталия сама обратит на меня внимание, и как раз собирался отправиться прямо к ней, чтобы выразить соболезнование и предложить себя в качестве опоры, — в мой кабинет вошло трое мрачных сотрудников и с ними Косана.

— Вот она, та самая рукопись... А это машинка, на которой ее печатали, доказать нетрудно, литера «а» заедает, «б» немного наклонена, «в» всегда грязная, «г» вылезает из строки... — перечисляла она, пока эти трое составляли опись содержимого моего стола

— Как вы смеете... Это ошибка... Товарищи, подождите, я все объясню... Я сделал это умышленно, чтобы подобраться к ним с тыла... Чтобы разом всех их прихлопнуть, как мошкару... — Как сейчас помню все, что я им тогда говорил, но все трое молчали.