Мой генерал Торрихос - Хосе де Хесус Мартинес

Серхио Ортега — автор гимна Народного единства и песни «El pueblo unido jamas sera vencido» («Когда народ един, он непобедим». — пер.) — потом, после гибели генерала, напишет и песню, посвящённую ему.

Серхио Ортега

Не только он, но и Анибал Сампайо, Луис Мехия Годой, упоминая самых известных, включали имя генерала в свои стихи и песни, которые часто поют на сходках молодых революционеров, в лагерях беженцев, на фронтах партизанских войн и в тюрьмах. Анибал Сампайо говорил мне, что песню о генерале он сочинил в тюрьме.

Когда после показа фильма зажегся свет, генерал и сидевшие с ним в первом ряду зала чилийцы разом встали и направились, как будто заранее договорившись об этом, каждый в своём выбранном направлении. Каждый хотел побыть в одиночестве после фильма.

Все, кроме вице-ректора Университета Чили. Он сидел, закрыв лицо руками, склонив голову ближе к коленям. Трудновато было в этот момент сохранять революционный оптимизм.

Генерал Торрихос стоял, прислонившись к самой дальней от экрана колонне кинозала, и казалось, что иначе он может упасть. Я никогда не видел его таким разбитым и слабым.

Так что я ошибся, не Эдуардо Контрерос был первым из погибших друзей генерала. Им был именно Сальвадор Альенде, товарищ Президент.

Просто Эдуардо, или «Маркоса», как мы его звали, он знал ближе, не издалека и концептуально, как Альенде, а физически рядом, как говорят, «во плоти». И потому часто вспоминал его потом.

Когда я показывал ему угол той улицы в Манагуа, где убили Маркоса, он молча буквально впитывал в себя каждую деталь моего рассказа об этом, но воздержался от каких-либо слов.

Сальвадор Альенде

Я рассказал ему со слов Томаса Борхе и о том, как поймали и наказали выдавшего Маркоса предателя, некого Честера, проникшего с этой целью в ряды Фронта сандинистов. Его расстреляли в спину, лицом в сторону южной границы страны, чтобы не видел и не унёс с собой образ своей родины.

Другим погибшим товарищем, знаменитым и любимым нами, был Хулио Суарес, «толстяк». Хулио был аргентинским «монтонеро» (партизаном-горцем. — пер.) и приезжал в Панаму для поддержания отношений с генералом после того, как он во время поездки в Аргентину установил контакты с этой перонистской организацией. Тогда в Панаму сначала приехала большая группа аргентинцев-перонистов, а вслед за ней прилетел и Хулио.

Помню, что во время одного из своих приездов в Панаму он посетил генерала в его доме в Фаральоне и подарил ему старое, местами рваное и выцветшее уже пончо, наследованное им от отца и потому ценное, и подходящее, таким образом, как он считал, для подарка.

Правда это или нет, но даже если это и не так, пончо с годами стало ещё ценнее после того, как Хулио не стало.

Тогда в Фаральоне Хулио был чем-то очень доволен. Не сказал мне почему, но, очевидно, это было результатом его встречи с генералом. Он попросил меня остановиться по дороге утолить жажду, выпить пива. Едва мы сели с ним за столик дорожной пивнушки, как он вдруг спросил меня, почему я превратился в военного.

Мне часто задавали этот вопрос, и я всегда предпочитал уклоняться от правды. Обычно отвечал, что когда я попал в группу университетских кинематографистов для съёмок в Африке фильма об Алмикаре Кабрал, деньги на который дал генерал, то занимал там должность помощника режиссёра фильма Сары Малдадор. И чтобы обрести должную физическую форму, решил стать военным.

Так я говорил, и это не было правдой, точнее, было полуправдой, потому что я действительно был в составе той группы киношников. Но военным я решил стать не для обретения физической формы.

Полной и чистой правдой, правдой, которой я почему-то стеснялся, были те песни новобранцев в Фаральоне, которые я услышал однажды там ранним утром и принял это решение. И отвечая Хулио на его вопрос, я признался ему в этом именно в тот день, когда мы остановились с ним по дороге в столицу выпить пива. Потому что я испытал большое доверие к нему. Когда я признался ему в этом, он встал из-за стола той дорожной пивнушки и торжественно сказал: «Слушай, черт побери, парень, да ты настоящий революционер!» И обнял меня, смущённого от того, что я только тогда понял, что на самом деле смущаться того моего решения мне не стоило и что то был акт революционера. С тех пор и после того вердикта Хулио я открыто стал отвечать правдой на вопрос, почему я решил превратиться в военного.

Хулио часто бывал в Панаме. Иногда он останавливался у меня. В моей квартире 3 комнаты, и мне, тогда одинокому, этого хватало с лихвой. Однажды в моей квартире я разместил почти 80 человек. Помню, я вернулся тогда ночью домой и с трудом передвигался, шагая через ряды спящих. Э т о б ы л т р а н з и т ч е р е з П а н а м у героев-революционеров.

В последний его приезд в Панаму я пошёл вместе с ним покупать ему фотоаппарат. Он тогда торговался с продавцом, потому что ему не хватало денег на покупку. У меня были с собой деньги генерала, и я помог ему купить всё, что он хотел.

Через 15 дней после его отъезда я узнал, что его объявили «пропавшим», а ещё через три дня его тело нашли настолько изуродованным, что пришлось сказать, что он погиб в автомобильной катастрофе.

Генерал попросил меня найти его жену и детей, которые жили на юге Аргентины, и, если она согласится, привезти их в Панаму. Я организовал всё, даже послал им авиабилеты, однако никто из них так и не прилетел.

Умершие — это как дети. Все одинаково хороши, и вместе с тем каждый из них уникален и самый лучший. Это как с великими поэтами. Самый лучший из них — тот, чьи стихи вы сейчас читаете. Каждый из таких поэтов — лучший из них всех и во все времена.

Поэтому Эдуардо Контрерас — лучший. И Хулио Суарес — лучший. И Рикардо Лара Парада — лучший. И Луис Гуагнини — лучший. И ещё много других, которых настигла смерть: героев и цвет человечества — защитников бедноты. И ещё те, которых не по их вине смерть пока обошла стороной. Она боится их.

— * —

Ещё в первой главе книги я говорил о Рикардо Лара Парада. О нём первый рассказал генералу Габриэль Гарсиа Маркес, рассказал, с каким рвением и ненавистью стремятся найти и убить его колумбийские военные.

Разумеется, я восхищаюсь работами великого колумбийского писателя. Самым лучшим комплиментом, которым я хочу оценить его произведения, для меня является тот факт, что порой я не знаю, написано это им или это рассказывала мне моя бабушка.

Габриэль Гарсиа Маркес