Мой генерал Торрихос - Хосе де Хесус Мартинес

Потом, при первой же возможности, я сказал шаху, что он находится в Панаме, а не в США и не может просить у нас того, чего у нас нет. Например, снега или сложного оборудования связи. Но просить что-либо он должен сначала у меня, а не у посла Соединённых Штатов. «Послу же, — сказал ему я, — сообщено, что если он хочет прилететь на Контадору, то должен обратиться для этого к руководству наших ВВС, потому что нами дана команда сбивать все иные, кроме наших, летательные аппараты, приближающиеся к дому шаха на острове».

Один из помощников шаха тут же попросил у меня электрическую пишущую машинку. «Хорошо, я привезу Вам её через полчаса», — сказал я. Это было в воскресенье и почти вечером, и у меня не было другого выхода, кроме как послать человека их охраны с заданием привезти машинку из кабинета генерала в его «бункере» на 50-й улице. Генерал сказал на это: «Какой ты, однако, щедрый — распоряжаться чужими вещами». Но, конечно, в шутку, понимая, что тут речь идёт о политике, а не о щедрости.

Шах получил воспитание, соответствующее монарху, и потому ходил всюду с естественностью человека, находящегося у себя дома. Несмотря на то, что он был в изгнании, и несмотря на свою болезнь. И изгнание, и болезнь, и даже унижение были будто скроены исключительно по размерам его высокомерия. И это ему было к лицу. И он знал об этом. И блистал этим.

Однажды к шаху на Контадору неожиданно прилетел генерал. Я встретил и предупредил его, что шах болен: у него был довольно сильный грипп и температура. Но генерал предпочёл остаться, чтобы поговорить с королевой Фарах.

В гостиную, где её ждал генерал, однако, спустилась не она, а сам шах. В белой, хорошо накрахмаленной панамской рубашке — гуйавере. По-королевски протянул руку генералу, скрывая свою болезнь и высокую температуру.

И всё же это было проявление высокомерия, а не достоинства. Ведь это разные качества. Высокомерие — это качество для отношений с другими. Достоинство — это внутреннее, собственное качество. Человек один не может быть высокомерен сам с собой, но может быть достойным. Высокомерие — поза, как движения тореро перед публикой, как распускающий хвост павлин, что, между прочим, и было официальным королевским символом шаха.

Но и у высокомерия, и у тщеславия есть своя позитивная сторона. Разве не замечательно и мужественно звучат слова Luzbel: «Предпочитаю царствовать в Аду, чем быть слугой на небе», как написал об этом Милтон? И разве не замечателен жест гордого, но обнищавшего аристократа, работавшего на Лазарильо де Тормес, который насыпал себе в бороду хлебные крошки, чтобы показать всем, что он уже обедал? Точно так же фактически поступал и шах, свергнутый и обнищавший монарх.

На генерала, несомненно, повлияли жест, внешность и показное величие шаха. И он, охваченный чувством симпатии и сочувствия к экс-монарху, наклонившись и подвинувшись к нему почти на край стула, спросил, почему бы ему вместе с 20-тью преданными ему людьми, которые наверняка найдутся, не вернуться сейчас же на быстром белом коне в Иран и, рассекая саблей пространство, попытаться завоевать вновь свою страну? Ясно, что при этом он погибнет, но всё же с саблей в руках и на белом коне… А не здесь, больной и на чужбине.

Ответ шаха был разочаровывающим. Он сказал, что не может так поступить, так как этим не будет обеспечено продолжение династии.

Ни генерал, ни я не поняли, почему такая «шекспировская» смерть может угрожать продолжению королевской форме правления. Генерал слегка кивнул и жестом вежливости и разочарования откинулся назад без каких-либо комментариев услышанного.

Перед тем я рассказал генералу об одном случае, который наверняка затронул самолюбие шаха. Как-то ближе к вечеру он, как обычно, решил прогуляться, размяться и рассеять грустные мысли. Обычно он избегал людных мест, но на этот раз нечаянно приблизился к пляжу.

Вдруг и так неожиданно быстро, что никто не успел отреагировать, к нему подскочила маленькая толстушка в мокром купальнике, пристроилась сбоку и приобняла шаха, чтобы её подружка сделала с ним фото на её «Истматик».

Обычная панамская туристка замочила брюки Короля Королей, монарха, подданные которого целовали его колени… Не лучше ли было и впрямь попытаться вернуться на белом коне и завоевать вновь Иран, рассекая воздух саблей, украшенной алмазами?

Унизительными для него были и визиты на Контадору высокородных «петухов», для того чтобы выяснить, сколько ещё осталось жить монарху, чтобы «покрыть» королеву, ещё молодую, красивую и сказочно богатую. Все эти принцы, экс-высочества, почти все политические и исторические изгнанники приезжали поговорить якобы с ним и горящими глазами буквально пожирали королеву.

Шах был ревнив, королева вела себя по-современному, непринуждённо, и её легко было приревновать. Я думаю, что ей это даже нравилось. Из-за жалости к нему? Из-за ответственности за него? Из-за любви? Или из-за верности? Не знаю. Но ей нравилось, что он ревновал её.

Уверен, шах полагал, что и генерал «распускал слюни», глядя на его супругу. Вероятно, поэтому он спустился тогда в гостиную принять генерала, будучи больным с температурой, лишь бы не королева была вынуждена сделать это. При встречах же с королевой генерал был с ней неизменно уважительно вежлив в той его простой, крестьянской, типичной для него манере.

Я ничего тут не скрываю. Мы, мужчины, знаем, что существуют случаи, когда уважать женщину означает полюбить её, и он во всех таких случаях был уважительным к ним. Включая случаи, когда нужно было и унять «мачизм», такую одиозную и свойственную латиноамериканцам черту. «Быть мачо, — говорил генерал, — это ранг, быть человеком — это иерархия».

Высокомерие шаха противоречиво сочеталось с качеством отнюдь не королевским и неприятным: он был скупой, жадный до денег. Однажды меня попросили купить вентилятор для кухни. Похоже, что повар — негр — довольно сильно потел, до того, что запах его пота пропитывал еду, которую он готовил для шаха. Или, по крайней мере, была опасность такого рода. Но я купил не один, а два вентилятора, второй — для комнатки служанки, в которой тоже было очень жарко, к тому же там же сидели два охранника из G‐2.

Но меня за это пожурили. Мягко, но тем не менее чётко. Мол, зачем же я приобрёл два вентилятора, если меня просили купить один?

В другом случае я, чтобы побывать дома, сказал королеве, что мне надо слетать по делу в Панаму и что если ей что-либо надо, я могу выполнить любое её поручение. Как я и ожидал, она вручила мне листочек со списком женской косметики. А прилетев в Панаму, я сказал, что королева послала меня за покупками. Меня слегка отругали, но трюк сработал.

Когда я вернулся и принёс ей покупки, королева попросила меня вручить ей чеки. Я опешил. Покупая что-то генералу, я никогда не приносил ему их, а он и не спрашивал у меня бумаг. Да и потратил я на эту косметику немного, около 25 долларов всего.

И я сказал ей, чтобы она не беспокоилась, не подумав сразу о нелепости возникшей ситуации: какой-то сержантик прощает королеве её долг в 25 долларов. Меня всё это несколько задело. Но, так или иначе, она всё-таки, хотя и не знала этого, помогла мне съездить домой в Панаму.