Такси! - Анна Дэвис

— Только не вздумай грузить ее своими проблемами. — В его голосе звенела ярость. — Ей все силы нужно сосредоточить на выздоровлении.

Этот кусок дерьма, похоже, возомнил, будто видит меня насквозь, — ну так он ошибался. Мне важна была Винни. Чтобы больше не смотреть на Пола, я глотнула чай — он оказался с сахаром. Я обернулась к Сандре и попыталась изобразить сердечную улыбку:

— Прекрасный чай, Сандра. Облокотившись о подоконник, она с отсутствующим видом теребила косички.

Мысли разбегались, и я не знала, куда податься. Не будь так поздно — рванула бы к Винни. Мурашки бежали по коже, когда я представляла ее в больнице, одинокую, испуганную. А заброшенная бедняжка Сандра, которая нянчится с сестрой и братом, пока папочка сидит и жалеет себя! Невозможно было забыть, как она выглядывала из окна — будто надеялась, что вот-вот из-за угла вырулит сияющая мамина машина. И еще я думала о залитом слезами лице Эми в свете костра, о Джонни со свежими синяками и старыми шрамами, о Стефе с покрасневшими глазами, кусающем пальцы, и о Джоэле на пассажирском сиденье «мерседеса».

Черт! — машину подбросило на выбоине, я очнулась и сообразила, что понятия не имею ни где нахожусь, ни куда направляюсь. Я рулила на автопилоте, отключившись от окружающего мира. Возникло странное чувство — будто я вовсе не в Лондоне, а где-то в совершенно чужом краю…

Тут я засекла Пламстедское автобусное депо, и перед глазами тотчас нарисовалась карта.

Я ехала по Южной окружной; голова гудела, желудок бурлил. Включила радио, даже не проверяя, что там за станция, и стала подпевать Арете Франклин.

И сначала решила, что трезвон стоит у меня в голове или, возможно, в приемнике…

Но трезвонил красный мобильник.

— Катерина?

— Что?

— Это о Джоэле…

7

Пэкхем поглотила тьма. Пурпурная трава; деревья шепчутся на ветру, как злобные старухи. Опавшая листва и грязь чавкают под ногами. Парк не обнесен оградой и не заперт, как это обычно принято после заката. Он открыт и незащищен, это угодье полуночников-собаководов, бегунов и пьянчуг, бредущих по домам из пабов и ресторанов Ист-Далиджа. Мимо парка с нелепой быстротой проносятся автомобили. Надеюсь, их задержит полиция. На той неделе здесь останавливался цирк, и Пэкхем был полон музыки и детей. Я видела это, когда проезжала тут с пассажиром, — и сразу вспомнила прогулку с Ричардом и Дотти. Все, что осталось теперь, — бледно-желтые круги на траве недалеко от автостоянки да пара воздушных шаров, запутавшихся в ветвях деревьев.

Я хорошо знаю этот парк. Дом, где я жила до переезда в Бэлхем, находится неподалеку от главной дороги, всего в двух минутах ходьбы от того места, где я стояла сейчас. Из-за того, что парк открытый, всегда возникали проблемы. То и дело, выходя утром за газетой, я видела ленту, натянутую между деревьями, замечала полицейские машины и фургоны. Не то чтобы это было опасное место. Просто сюда удобно приезжать по ночам, если хочешь от чего-нибудь избавиться.

Я медленно шла по тропинке, освещенной уличными огнями, и видела, как мечутся по траве лучи карманных фонариков, время от времени выхватывая из темноты белую ленту, обвивающую стволы. Во мраке сновали люди, со всех сторон неслось щелканье и шипение полицейских раций, бормотание низких деловитых голосов, жужжание камер. Я насчитала на стоянке восемь полицейских машин, три фургона и одну карету «скорой помощи». Возле одного из фургонов с открытыми дверцами переговаривались люди в форме.

Возле парка ошивались зеваки. Молодая парочка, старуха, несколько собачников. Надеялись увидеть что-то страшное, но держались на почтительном расстоянии — не дай бог, еще в вуайеризме заподозрят. В нескольких ярдах от меня, под раскидистыми ветвями дуба, чернокожий парень с немецкой овчаркой разговаривал с полицейским. Тот что-то записывал. Голос у парня был громкий, возбужденный. Явно в восторге от того, что оказался в центре внимания. Даже не напрягая слух, я разбирала его слова:

— Я сразу смекнул, что там дело нечисто — слышу, шины завизжали, и он как рванет с места… В парке же на такой скорости не ездят, верно? Я о чем — тут же и детишки могут быть… Да и фары он не зажег, пока на дорогу не выехал… Я и саму машину толком не разглядел, какой там, на хрен, номер… Нет, кто в машине — не видел. Я о чем — темно было…

Мне холодно. Холод в желудке. Холод в ногах. Больше ничего. Слышу, как грохочет музыка в автомобиле, медленно едущем по Нанхед-лейн. Вижу призывные огни паба «Клокхаус» с западной стороны парка. Оказаться бы там, сидеть с пинтой пива, хрустеть чипсами. А не стоять здесь в одиночестве. Голова болит. Это не имеет отношения ко мне. Ничто здесь не имеет отношения ко мне.

Наверное, я подняла белую ленту и шагнула за ограждение — сама я плохо понимала, что делаю, — потому что полицейский, допрашивавший парня с овчаркой, крикнул: «Эй, там!» — и двое мужчин в водонепроницаемых костюмах быстро двинулись ко мне; их пластиковые брючины с шумом терлись друг о друга, как «дворники» о стекло автомобиля. Один из них схватил меня за руку, они говорили, чтобы я вышла за ограждение, но тут раздался знакомый голос:

— Кэтрин! Эй, все в порядке, она со мной. Кэтрин…

Моргун. Выбежал из пурпурной мглы ко мне и к людям в пластике. Его лицо казалось в темноте молочно-белым. Он как будто похудел. Пластиковый выпустил мою руку, и ее мягко подхватил Моргун. Он повел меня к ленте, прочь от этих двоих.

— Ты в порядке?

Моргун вглядывался в мое лицо, пытаясь найти — что?..

— Где он, Крэйг?

— Слушай… — Он нервно косился на группу людей под деревьями. — Тебе не положено здесь быть. Понимаешь?.. Боже… Мне здесь не положено быть, что уж о тебе говорить.

— Ты чего от меня ждешь — вечной благодарности?

Моргун почувствовал, что я на взводе, и выпустил мою руку.

— Я не собираюсь с тобой воевать, Кэтрин. Не здесь.

В группе людей произошло какое-то движение. Двое в блестящих желтых костюмах из пластика двинулись к автостоянке. Они тащили носилки.

— Подожди. Не двигайся, — произнес Крэйг и побежал в ту сторону.

Я смотрела, как он говорит с одним из санитаров «скорой». Носилки положили на землю. На них был мешок. Черный мешок для трупов такие показывают в фильмах. Один из людей в желтом наклонился, и я услышала, как с визгом разъезжается молния. Крэйг обернулся. Я не могла разглядеть выражение его побелевшего лица. И тогда он сделал мне знак подойти.

Джоэл в мешке. Мой милый Джоэл, который хотел танцевать, но оказался недостаточно хорош. Мой Джоэл, который совершенно никак не мог трахаться — по крайней мере, с девчонками, — но лежать в обнимку с которым было лучше всего на свете. Джоэл, который прижимался ко мне и засыпал, положив голову на мое плечо. Прекрасную мальчишечью голову. Джоэл, который готовил худший в мире чай и угощался изо дня в день котлетками по-киевски и чипсами. Всегда одно и то же. Я назвала его Шелли в тот день, в спортзале, когда он смотрел на меня словно пантера, а я не могла понять, мальчик это или девочка. Он звал меня Кот. Лицо спящего Джоэла — такое умиротворенное, во сне он был особенно прекрасен.