Американский доброволец в Красной Армии. На Т-34 от Курской дуги до Рейсхтага. Воспоминания офицера-разведчика. 1943–1945 - Никлас Бурлак

Возвращаясь на рассвете к «замку» за орденами и медалями, мы встретили на дороге нескольких с виду семидесятилетних стариков немцев на костылях. Они попросили у нас закурить и лишь после этого спросили, кто мы такие. Я им на полунемецком и полуанглийском (чтоб похоже было) ответил, что мы американцы. Они изумленно спросили:

— Как же вы оказались на Восточном фронте?

На что я им, указывая на небо, ответил:

— Parachute jump! (Прыжки с парашютом.) Verstehst du mich? (Поняли меня?)

— Ein Tank ist auch von dort? (А танки тоже оттуда?) — спросили они, указывая на небо.

— Yes, yes! — ответил я.

И мы уехали за орденами и медалями. В замке по поводу этого события мы от души посмеялись. Чего только не бывало на фронте! Не только драмы и трагедии, но и комедии!

…Вскоре после этого случая нашего отважного и отчаянного комвзвода Николая Долина не стало. Он пошел в танковую атаку первым. И, как всегда, наполовину высунувшись из своего люка. Снайперская пуля пробила в самом центре орден Боевого Красного Знамени. Борис заметил, что снайпер стрелял из островерхой немецкой кирхи. Борис снес полкирхи вместе со снайпером — одним бронебойным снарядом.

Но я не могу закончить рассказ об этом замечательном человеке, высоко чтившем человеческое достоинство и честь офицера, не поведав читателю эпизод, имевший место буквально за несколько дней до гибели комвзвода. Признаться, я вначале сомневался, нужно ли рассказывать об этом, не бросит ли история «необычной дуэли» тень на память моего боевого товарища. И все же решил рассказать.

…Был холодный мартовский вечер. Тридцатьчетверка Николая Долина, шедшая первой в небольшой танковой колонне, неожиданно заглохла на мосту через канал и перекрыла движение остальным машинам. В это время к хвосту колонны подъехал на «Виллисе» никому не известный подполковник, сидевший за рулем. И стал на чем свет стоит материть танкистов. Они отмалчивались из-за уважения к званию и возрасту подполковника. Тогда тот решил проехать через кювет, в объезд танков, поближе к мосту.

Механику-водителю командирского танка никак не удавалось завести двигатель. Тогда Николай Долин решил, что надо стащить тридцатьчетверку на буксире. Он договорился с экипажем другого танка о помощи, потом вернулся на мост к своей тридцатьчетверке и поднялся на броню. В это время к мосту подъехал на «Виллисе» тот самый подполковник и грубо спросил у Николая:

— Это твой танк, раззява?

— Мой, — ответил, вскипая, но сдерживаясь, Николай.

— Что же ты, мать твою перемать, собрал такую колонну, танкист х…в, в рот тебя… такой-сякой? — ругался подполковник.

Сказать такое боевому командиру танкового взвода разведки, прошедшему сражения под Курском, Минском, на севере от Варшавы! Терпеть такое Долин не собирался и рявкнул в ответ:

— Слушай ты, жопа-подполковник, а не пошел бы ты… знаешь куда?!

Подполковник выхватил из кобуры ТТ и выстрелил в Николая. У того появилось обширное кровавое пятно у левого плеча. Долин, пережимая кровь в раненом месте, молча залез в танк через командирский люк, закрыл его над собой, медленно развернул башню — и шарахнул осколочным по «Виллису» с подполковником. Я не видел и не слышал пистолетного выстрела. А вот пушечный — слышал. И, едва рассеялся дым, увидел в том месте, где была машина хама подполковника, исковерканные руль, колеса и заднее сиденье «Виллиса». Подполковник же разлетелся на множество кусков.

…Когда нашего комвзвода не стало, перевязывавший ему простреленную руку механик-водитель поведал нам, что произнес Николай после «дуэли» — никогда прежде такое он от него не слышал: «Умер Максим, ну и х… с ним. Положили его в гроб. Ну и мать его ё…».

От трибунала Николая Долина спасла его гибель в бою.

В ожидании горючего и боеприпасов мы оказались прямо напротив позиций противника. Расстояние между нами было метров четыреста, не больше; нейтральная или ничейная полоса померанской земли юго-западнее немецкого Штаргарда и юго-восточнее Альдама.

За время вынужденного простоя мы стали свидетелями нескольких воздушных боев в небе. Советские самолеты отчаянно сражались с немецкими — в основном с Ме-109. Но такого боя в небе, как в тот день пополудни, мы никогда раньше не видели. Это, собственно, был не бой, а настоящая демонстрация высшего пилотажа. Но показал класс не советский и не немецкий самолет, а совершенно нам неизвестный. Мы за время войны увидели в небе все советские самолеты, включая присланные по ленд-лизу американские «Кобры». Но такого истребителя, как того, что преследовали два немецких мессера, — никогда раньше. Ребята — теперь, после гибели Николая Долина ставшие моими подчиненными (ротный назначил меня временно исполняющим обязанности комвзвода разведки), — стали гадать:

— Новый польский истребитель!

— Да ты что? Откуда?

— Чехословацкий!

— Ничего подобного — французский.

— Чей бы он ни был, а пилот в нем — настоящий ас, — сказал я ребятам. — Вы посмотрите, что он вытворяет. Я ничего подобного не видел. Может быть, за штурвалом сам Кожедуб?

Мессеры посылали в этот великолепный самолет пулеметные очереди, но он, почему-то не отвечая огнем, мастерски уходил от пуль преследователей: делал резкие повороты и развороты, уходы в «горку» и неожиданные пикеты. Просто чудо! Создавалось впечатление, что он с мессерами просто играет. Но вдруг, после очередной «горки», пилот направил машину прямо в лоб одному из двух мессеров. Они мчались навстречу друг другу. У нас перехватило дыхание. Прямо над нами должен был, казалось, раздаться колоссальной силы взрыв, но… в самую последнюю секунду немец не выдержал и ушел в «горку». Но тут же в хвост асу пристроился второй мессер и выпустил длинную пулеметную очередь. У неизвестного нам истребителя после этого появился черный хвост. Увидев его, два немецких мессера быстро покинули воздушное пространство над нами: боялись, наверное, что у них не хватит горючего дотянуть до своего аэродрома. А незнакомец не стал прыгать с парашютом, а пошел на посадку. Мы боялись, что он вот-вот взорвется. Но он дотянул до земли и посадил свой истребитель как раз на нейтральной полосе ближе к нам, чем к немецким позициям.

Пилот выскочил из кабины и побежал прочь от своего самолета: боялся, очевидно, что машина в любую секунду может взорваться.

Немцы вдруг открыли по бегущему пилоту пулеметный огонь, он упал… Убит или ранен?

Я крикнул Чуеву:

— Заводи и выезжай! Попробуем его спасти.

Чуеву повторять команду два раза не приходилось. Буквально через минуту он вывел из укрытия нашу тридцатьчетверку. Я вскочил на свое место и крикнул Чуеву:

— Вперед, Иван!

Через пару минут мы оказались возле лежавшего на земле с простреленной ногой пилота. Чуев поставил машину так, чтобы оградить пилота от автоматного и пулеметного огня немцев. Я спустился к десантному люку. Только так можно было втащить раненого в танк. Но, подталкивая пилота вверх, в руки сообразительного Чуева, я получил пулю в левое предплечье. И все же минут через пять мы уже были в укрытии на наших позициях. Ребята вытащили раненого пилота, разрезали ножом штанину и перевязали. То же сделали с моей рукой.