Охота за темным эликсиром - Том Хилленбранд

– В обычной ситуации я сказал бы, что нет. Однако, если я ничего не путаю, мы прибудем в такое время, когда никто нами не будет интересоваться.

Лицо да Глории прояснилось:

– Конечно! Сейчас ведь карнавал!

* * *

Гатьен де Полиньяк, как это часто бывало в последнее время, сидел в «Прокопио». Вообще-то он должен был радоваться, что наконец может снова ходить в парижские кофейни, прогуливаться в Тюильри без цели и спешки, как положено дворянину, однако вместо этого настроение у него было препаршивое. Он ненавидел сидеть сложа руки, тратить время впустую, в то время как этот Челон творит черт знает что бог знает где, задумывая заговор против его величества. Город тоже с недавних пор приводил его в ужас: люди, променады – абсолютно все. Однако дело было не только в этом. После происшествия в Лимбурге всем его существом завладела беспричинная ярость, никак не желавшая утихать.

В окно он видел однорукого мужчину, который, прихрамывая, брел по улице. Он был одет в темно-синий камзол с двойным рядом ярких красных цинковых пуговиц. Форма выдавала в нем инвалида королевской армии. С тех пор как для пострадавших во время войны открыли огромный госпиталь в Фобуре[75], таких жалких фигур в городе стало слишком много. Они получали жилье и кое-какой пансион. Если их еще можно было хоть как-то использовать, их отправляли в какой-нибудь богом забытый форпост, куда никогда не должна была прийти война. Если же солдат, как вот этот вояка, был не годен даже на это, его предоставляли самому себе, и тогда эти синие камзолы бродили по Парижу, словно заблудшие духи. «Я хотя бы могу ходить, ездить верхом и сражаться, – подумал Полиньяк, – и скорее позволю пристрелить себя, чем стану инвалидом».

Подняв голову, он подал знак официанту и увидел при этом себя в большом зеркале, висевшем на другом конце зала. Зеркала, повсюду зеркала. Когда появилась эта дурацкая мода – развешивать повсюду зеркала? Их он ненавидел больше всего. Полиньяк заказал у подбежавшего официанта еще одну чашку кофе. Когда вскоре тот поставил ее на стол перед ним, отпил большой глоток и задумался, сколько времени пройдет, прежде чем он начнет ненавидеть и кофе.

Только мушкетер собрался подняться, чтобы принести себе один из разложенных в кофейне журналов, как увидел, что кто-то направляется прямо к нему. Остановившись в двух футах от стола Полиньяка, он слегка поклонился.

– Что тебе нужно? – поинтересовался Полиньяк.

– Мой господин ждет в карете на улице и просит вас почтить его своим присутствием, месье капитан.

Мушкетеру очень хотелось спросить, почему этот господин, как бы его там ни звали, не способен сам пройти несколько футов, однако в последний момент передумал и вместо этого спросил:

– А как зовут твоего господина?

Кучер передал ему визитку, Полиньяк взял ее в руки и прочел имя: Николя де Ла-Рейни. Ни тебе титула, ни адреса. Не то чтобы в этом была необходимость. Шеф полиции был в Париже, пожалуй, самым известным лицом после короля. И многие считали, что с Ла-Рейни нужно считаться больше, чем с Людовиком Великим. Перед ним пресмыкалась даже высшая знать.

Однако Полиньяк страха перед Ла-Рейни не испытывал, в лучшем случае презрение. Несмотря на то что он, как и мушкетер, был ищейкой его величества, если угодно. Вот только Ла-Рейни был не солдатом, а мелким поместным дворянчиком, который каким-то чудом сумел пробиться наверх. Ходили слухи, будто он – ставленник военного министра, Лувуа. Он же купил ему и титул генерал-лейтенанта полиции.

Полиньяк не знал, правда ли это, однако в любом случае Ла-Рейни был интриганом, коррумпированным и бесчестным человеком. Главной его задачей были, как однажды в насмешку написал один придворный, «хлеб и буквы». Последнее относилось к цензуре прессы, которой должен был заниматься начальник полиции. Ла-Рейни отвечал за то, чтобы обеспечить сохранность множества провозимых во Францию крамольных трудов, попадавших в страну главным образом из Швейцарии, ликвидировать типографии, не имеющие королевской лицензии, размножавшие эти трактаты. А первое было связано с парижскими булочниками. У них была привычка не придерживаться государственных предписаний в отношении веса, цены и состава теста, что регулярно приводило к народным восстаниям. В задачи Ла-Рейни входило обеспечить неизменное качество хлеба, и он был бичом пекарей. Только на прошлой неделе он приказал высечь кнутом троих из них. При этом ребята отделались значительно легче, чем пекарь, который несколько месяцев тому назад использовал испорченную и смешанную с известью муку. Его Ла-Рейни приказал зашить в один из его мешков с мукой и живьем сбросить с одного из мостов через Сену.

Что могло от него понадобиться начальнику полиции? Полиньяк поднялся и, не говоря ни слова, последовал за кучером.

Напротив кафе стояла закрытая карета без герба на двери. Мушкетер забрался внутрь. В обитом желтым бархатом салоне сидел Ла-Рейни. Это был высокий человек с пухлыми губами и проницательными глазами. Взгляд у него был отеческий, и можно было подумать, что это человек исключительной доброты и приязненности. Полиньяк молча сел напротив генерал-лейтенанта и принялся ждать.

– Капитан, – с улыбкой произнес Ла-Рейни, – с каких это пор вы стали завсегдатаем кофеен? Разве это занятие не для франтов?

– Вам следует при случае попробовать это, месье.

– О! Вы относите меня к франтам?

Полиньяк пожал плечами:

– Теперь даже вы красивее меня, хоть и не намного.

Ла-Рейни вгляделся в изуродованное лицо Полиньяка:

– Да уж, этот инсургент вас знатно отделал.

Мушкетер снова пожал плечами.

– На такой риск идет всякий солдат. – Он поглядел на начальника полиции. – Так бывает с теми, кто воюет в поле и марает руки.

– Довольно подробностей, Полиньяк. У меня есть для вас кое-что.

– Ах вот как?

– От месье Балуза.

Полиньяк стиснул зубы. Значит, Балуз что-то нашел. Но почему библиотекарь не принес ему результаты расследования сам или не послал за ним? Как прознала о деле эта крыса? Судя по всему, Ла-Рейни прочел все это по его лицу. Что ж, это впечатляло, особенно с учетом того факта, что как такового лица у Полиньяка не осталось.

– Вы спрашиваете себя, какое я имею к этому отношение. Что ж, как вам известно, кроме прочего, я отвечаю за выдачу королевских лицензий парижским типографиям и за ограничение распространения крамольных трудов. Поэтому я часто беседую с Балузом. А он, как вы наверняка успели заметить, весьма болтливый старик.

Вообще-то Балуз произвел на Полиньяка впечатление скорее весьма скромного человека. Иначе он вряд ли на протяжении многих десятилетий сумел бы оставаться архивариусом самого важного министра Франции, человека, хранившего тайны и информацию ревнивее всякого. Скорее всего, Ла-Рейни следил за библиотекарем. Или в ходе поисков информации Балуз наткнулся на что-то, о чем просто обязан был доложить Ла-Рейни: не по долгу службы, а просто из страха. В конце концов, генерал-лейтенант занимался в том числе lettre de cachet, с помощью которых можно было бросить любого в Бастилию без суда и следствия. Ла-Рейни вынул из кармана сложенную вдвое бумагу и протянул ее Полиньяку. Развернув лист, он прочел: