Обреченность - Сергей Герман

Павлов присел за стол. Разговор с каждой минутой становился все напряженнее и постепенно перешел на повышенные тона.

– Н-нет! – мычал Лукъяненко, держа за пуговицу сотника Житненко. – Н-нет, ты поясни, почему они забрали наших коней, а нас бросили? Почему? М-ммы для них что, затычка? Так?!

Голос его был клейкий, вязкий, каким бывает голос очень нетрезвого человека.

Доманов ерзал на стуле и увещевал Лукьяненко:

– Не стоит сейчас об этом, тем более что я уже подал рапорт на имя Радтке.

Павлов насторожился и уже закипая тоже стал пытать Доманова, почему тот ведет переговоры с Радтке за его спиной? Доманов стушевался еще больше и начал оправдываться, дескать, это все слухи.

Павлов не унимался.

– Какие же слухи, если ты у нас уже оберст-лейтенант, не сегодня завтра станешь полковником. Это за что тебе такая милость? За красивые глаза?

Неожиданно в их разговор вмешался пьяно икающий Житненко:

– Сережа, да не волнуйся ты так. Мы и тебя сделаем генералом!

Павлов вскипел:

– Я как-нибудь обойдусь и без твоей протекции!

Доманов толкнул в бок офицера.

– Ты чего это, черт, с ума спятил? Пошел вон отсюда.

Посрамленный сотник обиделся, встал и ушел в соседнюю комнату.

Павлов вскочил из-за стола, схватил фуражку, накинул на плечи шинель и выскочил из дверей. За ним выбежал Доманов. Поймал его за локоть, пошел рядом, что-то объясняя и доказывая.

В соседней комнате что-то затрещало, зазвенели разбитые стекла. Мрачный сотник, наморщив лоб, со злобой рубил стеклянную дверцу книжного шкафа. Жажда разрушения овладела офицером. Оскорбленное самолюбие искало выхода. Руки горели.

– С ума, говоришь, спятил? – кричал Житненко. – Меня! Офицера, на х…р посылать?! – Молодое красивое лицо было перекошено злобой.

Закончилось тем, что услышав шум, основательно пьяный, но еще стоящий на ногах Лукьяненко дал сотнику в ухо и отправил его спать.

Затея Доманова подружиться с Павловым и усыпить его бдительность не удалась. С каждым днем отношения между ними становились все хуже и хуже.

* * *

Немцы в деревню Прохоровка наезжали всего один раз. Приехали на двух грузовиках, мотоциклах с пулеметами. Ни гусей, ни кур не тронули. Посреди деревни на перекрестке дорог поставили стол, собрали сход и заявили, что с советской властью покончено. Теперь наступил новый порядок. Назначили старосту – Жердева Федора.

Староста должен был собирать по домам хлеб, яйца, молоко, мясо и отправлять в город. На нужды доблестной германской армии. Жители деревни не возражали. Какая разница, кому сдавать? Раньше советская власть все отбирала, теперь немецкая.

Для защиты от бандитов и оказания помощи немецкой администрации крестьяне по распоряжению немецкого офицера организовали отряд самообороны и полиции. Записались все взрослые мужики. В немецкую администрацию и полицию шли ведь не только из ненависти к большевикам и из стремления отомстить советской власти за прежние гонения. Очень часто на службу к врагу шли и самые обычные люди, желающие выжить любой ценой. Оружие у каждого было свое – немецкие карабины, винтовки, советские автоматы. Этого добра в лесу было в избытке. Но отряды самообороны и полиции всегда были основным объектом нападения для партизан, антифашистского подполья и советских диверсантов, которые жестоко расправлялись с пособниками оккупантов. Но казаки и полицаи тоже не отставали от партизан в своей беспощадности. У заподозренных в сочувствии партизанам, у семей красноармейцев безжалостно отбирались вещи и продукты. Как в Гражданскую, перед тем как расстрелять пленных, их раздевали до нижнего белья.

Градус обоюдной ненависти превышал все мыслимые пределы.

Зимой 1942 года партизанский отряд на самой зорьке окружил Прохоровку.

Староста деревни уже не спал. Лежа в кровати, он с усилием щурился на тусклый холодный рассвет за окном. Кряхтя, дотянулся рукой до стоящего рядом с кроватью карабина, приложил его металлической стороной ко лбу, пытаясь унять головную боль. Прошлой ночью он вместе с начальником полиции усидел бутыль самогона.

На закопченной деревенской печи тихо похрапывала жена. На металлической кровати разметавшись во сне сопели дети. Свернувшись колечком, на сундуке дремал кот. В подполе шуршали и пищали мыши.

Скрипя полозьями, в деревню ворвалось несколько саней с партизанами. Погода выдалась тихая, с морозцем. Часть партизан по нетронутому снегу, как волки, след в след направились к избе, где жил староста.

Худой, жилистый партизан в сером заячьем треухе на голове перекрестился: «Помоги, Господи!» Ножом нащупал накинутый дверной крючок в сенях. Осторожно, стараясь не греметь, снял его. Дверь открылась с легким скрипом. Постояли, прислушиваясь. Тишина. Только поодаль, через несколько домов лениво взбрехнула собака. Изнутри – ни звука. Запаленно дыша, осторожно двинулись к двери в хату. Загремело под ногами ведро. Идущий первым рывком распахнул дверь. На печке – шорох дерюги, встревоженный бабий голос:

– Кто там, Федор? – И тут же: – Ой, люди добрые!.. Бандиты!

От кровати в сторону двери хлестко ударил выстрел. Партизаны выкатились на улицу. Чтобы не тянуть время, кинули в открытую дверь гранату. Грохнуло на всю деревню. Со звоном вылетели оконные стекла.

Всполошились собаки, послышалась трескотня выстрелов.

Полицейские, отстреливаясь, укрылись в здании школы. Заняли оборону.

Видя, что к осажденным может подойти помощь, партизаны собрали семьи полицейских и, используя их как щит, попытались вновь взять школу приступом. После того как штурм не удался, школу обложили соломой и подожгли. Почти все полицейские и заложники погибли или сгорели в огне.

Партизаны под страхом расстрела увели в лес несколько десятков мужчин и девушек. Дом старосты сгорел вместе с детьми.

Казаки в отместку окружили партизанский отряд. Оставшийся в живых командир отряда и двое бойцов засели в развалинах старой мельницы. Казаки кричали:

– Сдавайтесь, суки!

Пули смачными шлепками впивались в деревянные стены, зарывались в землю, свистели в воздухе. Казаки лежали сосредоточенно, спокойно. Знали, что партизанам уже не вырваться.

Партизаны молчали. Почти не имея патронов, они берегли каждый выстрел, выжидая, когда кто-нибудь из казаков неосторожно высунется и можно будет снять его наверняка.

Казаки сделали попытку взять мельницу штурмом. Партизаны опять открыли огонь. Под их ногами как горох катались стреляные гильзы. Трое казаков были ранены, один убит. Казаки примолкли. Потом, обозленные потерями, пошли на хитрость: пообещали отпустить партизан, если те сдадутся. Патроны подходили к концу, партизанам больше ничего не оставалось. Бросив винтовки, они вышли во двор. Пленных выстроили у стены.