Маски Тутанхамона - Жеральд Мессадье

— В этой стране только один царь.

— Неужели нет такового в других странах? — возразила она. — Попроси одного из твоих иностранных послов найти того, кто бы мне подошел.

Он не настаивал.

Оставаясь живым, можно было ощущать себя мертвым. На самом деле траур — это расчленение.

Испытывая легкую затуманенность сознания от хмеля и мака, к чему привело лечение Сеферхора, Анкесенамон была подобна еще не лишившейся сознания утопленнице, которая смотрит на поверхность без желания туда всплывать.

Что там было, наверху? Пасар ушел. И будущее покинуло ее тело. Она легко поддавалась сну, желая, чтобы он был еще глубже и никогда больше не нарушался. Без пробуждения.

Но Сеферхор прятал свои микстуры.

Видения охватили ее пассивное сознание. Она снова видела Меритатон на террасе дворца в Ахетатоне. Неферхеру в лодке. Пасара, протягивающего ей послание с предостережением. Обнаженного Пасара на траве. Она чувствовала даже его сладкий запах. Она снова увидела похороны Сменхкары и плакала, так как из-за сумятицы в мыслях полагала, что это были похороны Пасара.

Она покидала свою постель только затем, чтобы, оставаясь в полубессознательном состоянии, поддерживаемая Сати, осуществить основные потребности.

Однажды в полусне ее охватил смутный страх: если она умрет, тогда в ней умрет Пасар.

— Нет! — закричала она.

Она открыла глаза и увидела озабоченное лицо Сати, склонившейся над ней.

Посоветовавшись с Сеферхором, Сати предприняла нечто странное: она пошла просить начальника зверинца привести льва к подножию постели больной.

— Я это сделаю только с разрешения царя, — ответил тот.

Она обратилась к Тутанхамону. Ему не ведомы были тайные намерения Сати. Но ее кобры спасли его от убийц. Она заверила его, что действует по совету Сеферхора. Он согласился.

Лев послушно остался у постели царицы. Растерянный, немного обеспокоенный начальник зверинца приносил ему на террасу еду. Утром Анкесенамон открыла глаза и увидела смотревшее на нее животное, словно ожидавшее от нее приказа. Его желтые глаза ей это говорили. Она протянула руку, и он ее лизнул; она улыбнулась и положила руку ему на морду. Он вскинул голову. Казалось, он что-то понял. Но что? Он опускал и поднимал голову.

— Что ты говоришь? — шептала она.

Он властно положил одну лапу на постель. Было неизвестно, чего от него можно было ожидать. Сати и Сеферхор следили за этой сценой на расстоянии.

— Что он говорит? — спросила она у Сати.

— Он тебе советует подниматься, — ответил Сеферхор.

Она приложила усилие, чтобы приподняться, и кормилица ей помогла. Хищник теперь смотрел на нее с большей настойчивостью. Она снова улыбнулась. Это произошло впервые за несколько дней. Она встала и попыталась сделать несколько шагов. Ее лицо было повернуто к нему, она едва держалась на ногах. Сати помогла ей выйти на террасу, чтобы там сесть. Лев последовал за ними и лег у ног Анкесенамон.

В первый раз она почувствовала легкий голод. Ей принесли хлебцы и фиги. Лев смотрел на нее, пока она ела.

— Но он замечательный покровитель! — воскликнула Анкесенамон на следующий день.

— Да, — прошептал Сеферхор, который только что прибыл для утреннего осмотра. — Он — знахарь. Он внушает силу. Поэтому твой дедушка умножал его изображения.[23]В царстве их шестьсот. Я — один из его жрецов.

Таким образом Анкесенамон узнала, что лекарь — один из жрецов Сехмет, членов наиболее древнего братства лекарей царства.

Но как львы и львицы сами излечиваются?

Прошло двенадцать дней с того рассвета, когда она потеряла своего ребенка следом за потерей его отца, и наконец Анкесенамон пришла в себя. Сати, не оставлявшая ее ни днем, ни ночью, наблюдала за ней настороженно. Лев тоже. Буквально за час до этого начальник зверинца приходил его кормить. Казалось, хищник считает покои царицы своими.

Первым желанием Анкесенамон было приступить к полному омовению. Сати была очень рада этому: уход за телом поддерживает душу. Позвали двух служанок, и целое утро посвятили очищению тела царицы от остатков пота — соли, служившей признаком ее прохождения через ад. Она удивленно рассматривала свое тело, руки, ноги и груди, как если бы она их хранила в сундуке бесконечно долгое время.

Наиболее неприятным было омовение половых органов. Она не понимала, зачем нужна была эта щель?

Лев наблюдал за суетящимися служанками.

Цирюльник явился побрить голову царицы. Наконец она смогла надеть парик.

Одетая во все чистое, она вышла посидеть на террасе. От земли, насыщенной влагой, так как уже наступил сезон Паводка, поднимался пар и окутывал серебряной дымкой прибрежные районы Мемфиса; на севере за пальмовыми рощами едва виднелись большие пирамиды и отдыхающий сфинкс. «Попрошу Тутанхамона, — подумала она, — построить пирамиду для нас». Служанки принесли ей легкий завтрак.

— Что стало с ребенком, которого я потеряла? — спросила она у Сати.

— Он у бальзамировщиков, госпожа. Это распоряжение царя.

Она назвала ее госпожой, как в былые времена.

Анкесенамон удивила забота, которую ее супруг проявил по отношению к недоношенному ребенку, в то время как к своим детям он отнесся с холодностью.

— Через неделю он будет готов для захоронения, — продолжила Сати.

Захоронение? Где? Анкесенамон повернулась к кормилице и растерянно посмотрела на нее.

— В Ахетатоне? — спросила она.

Но в каком склепе? В том, где покоится Эхнатон? Она понимала, что было бы странным хоронить это несчастное дитя подле царя и царицы, окруженных похоронным блеском. И открывать склеп? И кстати, где царь велел захоронить своих умерших детей? Она упрекнула себя за то, что так и не удосужилась спросить его об этом.

— Госпожа, царь собирается построить храм в Мемфисе, чтобы почтить память Начальника конюшен. И он сообщил об этом его матери.

Начальник конюшен. Льва досаждали мухи, поэтому он резко поворачивал голову и щелкал челюстями.

Сати заговорила об этом, считая, что наступил подходящий момент. Довольно долго царица оставалась безмолвной, поглощенной своими мыслями. Она не плакала; возможно, у нее больше не осталось слез. Или она поняла их тщетность — слезы были напрасны. Снова и снова она размышляла о маске Тутанхамона. Ему также пришлось много вынести, прежде чем его глаза лишились слез.

Кормилица рискнула высказать предположение:

— Так как погребение будет проходить в Мемфисе, возможно, мы сможем поместить ребенка рядом с его отцом.