Джек/Фауст - Майкл Суэнвик

Он лез, боролся - и сражался с ощущением неизбежности смерти. Все происходило как во сне. Трупы воняли обгорелой плотью и человеческим страхом. Хуан глубоко вдыхал этот смрад, и тот наполнял его ужасом и силой, делая нечувствительным к боли. Он затерялся в животном ужасе и царапающих руках. Чей-то кулак угодил ему прямо в глаз. Локтем ему заехали в лицо. Выбили зуб. Сломали палец. Рот наполнился кровью. И на самом пике этой кошмарной схватки он в миг просветления подумал: «Именно так выглядит вечное проклятие! Так станет повсюду и будет продолжаться вечно».

В этот миг он поставил ногу на плечо какого-то моряка, тот поднял вверх руку, чтобы сбросить его, и Хуан узрел воздетый темный горячий бицепс с розовым шрамом в форме ястреба-перепелятника.

Словно громом пораженный, он неверящим взглядом уставился в дикие и никого не узнающие глаза Гавилана, полные того же ужаса, что и глаза лошадей, сейчас уже, безусловно, умирающих в носовом трюме. Прилив слепой паники подхватил Хуана и поднял, и он всем весом наступил на плечо друга, а после - на его лицо. И каким-то чудом взобрался на самый верх копошащейся кучи тел.

Хуан выпростал руку, поднял ее как мог высоко к зазубренному рваному краю палубы.

Затем судно снова накренилось. Черные воды с ревом хлынули на орудийную палубу снизу, стремительно, как локомотив. Пирамида человеческих тел под Хуаном зашаталась и покачнулась. Она рушится! Никто из этих людей не спасется! Все погибнут!

Сверху протянулась рука и схватила его за запястье, и он вырвался на свободу.

Плача с чувством облегчения, Хуан позволил поднять себя наверх. Он услышал, как вода внизу смыла моряков, их заунывные крики ужаса, когда они падали, ломали руки и ноги и погибали. Удерживаемый крепкой хваткой, он раскачивался и истерически смеялся. Затем с благодарностью поднял взгляд на своего спасителя.

Дьявол улыбнулся ему.

Легко, как пушинку, он держал Хуана над пенящейся водой и утопающими моряками.

- Это было так весело, старик. Зато теперь, боюсь, все кончилось. А вот тебе и третий урок: история - это просто жизнь, и каждый здравый человек должен сам позаботиться о том, чтобы у него остались от нее впечатления.

- Зачем? - спросил Хуан, рыдая от отчаяния. - Зачем надо умирать? Что я такого сделал, что должен вытерпеть все это?

- Сделал? Разве ты должен был сделать что-нибудь, чтобы страдать и терпеть? Вот как мой друг понимает историю, - произнес Нечестивый Козел. - Все твои муки существовали для того, чтобы удовлетворить твое любопытство, не более того. А теперь все кончено. Я разыграл свое маленькое кукольное представление, и настало время убрать руки с твоих ягодиц. Но сперва… Можно я расскажу тебе один секрет? - Он приложил губы прямо к уху Хуана и прошептал: - Ты не существуешь. Тебя никогда не было.

Он отпустил Хуана, и тот упал.

О холодную как сталь воду он ударился как о гранит. И с унижением осознал, что Враг сказал правду. Когда он дрался и боролся за жизнь, то ощущал себя, свое бытие, свое я, - теперь куда-то ускользнувшее.

Он задыхался и впал в панику, барахтаясь среди пузырей и отчаяния, и тогда Фауст очнулся.

Было светло - наступил новый день.

Он бродил по комнате, осунувшийся и бескровный, не зная точно, сколько прошло времени. День? Четыре? Взволнованные лица поворачивались к нему от каждого стола и каждого огороженного рабочего места.

- Все завершилось, - сказал он. - Англия одержала победу.

В это мгновение затрещал телеграф. Оператор сорвал наушники и поднял их высоко в воздух.

- Победа! - пронзительно закричал он.

Весь персонал пришел в неистовое веселье.

Ламберт Дженкинс схватил стоящего рядом Вагнера и крепко обнял. Затем вскочил на письменный стол и заорал во всю мощь своих легких.

- Слава Англии! Слава Сэндвичу! Слава Фостеру!

Но Фауст уже вышел из кабинета.

Он был настолько изможден и так бедно одет, что его не узнали. Оставшись один, никем не беспокоимый, он наблюдал, как великая новость распространялась по столице. Фабрики опустели. На каждой вершине холма и общинных землях разводили костры - везде, где для них находилось место. Группки мальчишек бегали по всем улицам с горящим хворостом. В толпе расхаживали люди на ходулях. Женщины выставляли напоказ груди. Импровизированные процессии с бородатыми мужчинами, одетыми в черное, стоящими на верху повозки или фургона, размахивая логарифмической линейкой, - все они изображали, с различной степенью успеха, его самого.

Теперь Фауст сделался самым популярным человеком в Лондоне.

Эта мысль вызывала у него омерзение.

Гретхен сидела в комнате одна. Вокруг нее в холодном свете, отражающемся от побеленных стен, кружились пылинки.

Комнату наполняла тишина.

Спустя некоторое время Гретхен закурила.

Здоровье отца таяло. Мать до того растерялась от этого ухудшения, что в своих письмах больше не старалась скрыть овладевшее ею опустошающее отчаяние. В ее жизни так много было связано с мужем, что она не видела смысла в существовании без него. Когда Гретхен была маленькой, мать часто рассказывала ей историю о великане-людоеде, которого нельзя было убить. Ибо его сердце было спрятано в яйце в самой сердцевине старого дуба. Но он умер, когда дерево треснуло от попадания молнии. Вот и отец был таким дубом, в котором мать хранила свое сердце. Она не могла жить после его смерти. А если сможет, то, безусловно, уже не играя главной роли в тех делах, что он вел.

Когда отец скончался (что непременно когда-нибудь должно было произойти), все, что создавала Гретхен, оказалось на грани краха. Она постаралась по возможности запутать юридическую ситуацию, однако в определенном важном моменте закон был ясен: если она не отыщет мужчину, который бы опекал ее и присматривал за ней, то в отношении нее будут назначены судебные слушания.

Лучшим кандидатом ей казался Вульф.

Не то чтобы этот человек был нужен для управления «Предприятиями Рейнхардта». Ему даже не хватило храбрости лично предстать перед Гретхен, когда он попытался ее шантажировать. Он просто вложил снимки в конверт и оставил на ее столе, чтобы она обнаружила. Гретхен ни разу не почувствовала сожаления. Ни когда его избили, ни когда его дом сожгли, чтобы наверняка уничтожить негативы.

Не то чтобы у него были выдающиеся умственные способности. Она подошла к его постели с цветами и супом, о котором сказала, что сварила сама. (Это была ложь во спасение; конечно же, его приготовил Абеляр.) Потом она сидела рядом с ним и вспоминала о детстве, проведенном вместе, смеялась над веселыми вечеринками, держа его за руку, когда он вспоминал тех, кто уже умер. Вульфхен, называла она его, волчонок, в точности так, как когда они были молоды. Когда Гретхен ушла, он остался озадачен: ведь именно из-за нее он попал в госпиталь?