Интервью сына века - Фредерик Бегбедер

Ф. Б. Это метод Энди Уорхола. Он тоже диктовал свой дневник по телефону[300].

Б.-А. Л. Уорхол диктовал Пэт Хэкетт. У меня несколько другая ситуация. Я диктую на автоответчик моей собственной Пэт Хэкетт, которую зовут Жоэль Абер, и она каждое утро прослушивает запись. Но никогда со мной не говорит об услышанном, никогда не делает никаких комментариев. Три строчки, десять страниц — по-разному бывает. Но всегда без дураков, по-честному, механически.

Ф. Б. В этих записях многое касается вашей личной жизни.

Б.-А. Л. Да, разумеется. Моей лично. Но не только: о жизни других там тоже говорится. И уж конечно, о тех мирах, сквозь которые я прошел за последние сорок лет. Много информации. Много бесед. Много «изнанки современной истории». Именно поэтому публиковать мой дневник невозможно. Иначе говоря, принцип все тот же: «после вас»… тайны мадридского двора… «я» не представляет интереса.

Ф. Б. Но вы же не станете утверждать, что не любите Монтеня, Пруста, Бенжамена Констана или Жан-Жака Руссо!

Б.-А. Л. Вот именно! Это не мои любимые авторы. Я с большим удовольствием читаю Монтескье, Мальро, Бодлера или Вольтера. Не говоря уже о Хемингуэе, который рассказывает, как он воевал в Испании, ни разу не поместив себя в центр повествования. Я не говорю уже о Малапарте и его романе «Капут», который я считаю одной из величайших книг ХХ века. Не говорю, кроме того, о самом недооцененном из писателей того же ХХ века — Луи Арагоне и его «Базельских колоколах» и «Пассажирах империала». Таково мое сегодняшнее мнение. Возможно, что через двадцать лет я буду утверждать противоположное. А пока что — так.

Ф. Б. Журнал «GQ» отмечает свою годовщину специальным номером, посвященным элегантности. Как бы вы определили, что такое элегантность?

Б.-А. Л. Для мужчины или для женщины?

Ф. Б. Для мужчины.

Б.-А. Л. Это когда она не видна. Надо, чтобы она была лаконична, скупа на слова.

Ф. Б. Это одно из определений «дендизма». Вы принадлежите к очень узкому во Франции кругу людей — вместе с Тьерри Ардиссоном[301], пожалуй, — которые носят форму. Вы и сегодня одеты так же. На вас белая рубашка с расстегнутым воротом, порой сильно распахнутым — в зависимости от времени года и ситуации. Вы были одеты точно так же на телепередачах в 1977 году. Когда вы взяли привычку носить белые рубашки?

Б.-А. Л. Не помню. Так было всегда.

Ф. Б. Всегда одеваться одинаково — это способ не думать о том, что надеть?

Б.-А. Л. Разумеется.

Ф. Б. То есть вы решили этот вопрос раз и навсегда сорок лет назад?

Б.-А. Л. Да, приблизительно так. В двадцать лет я уже ненавидел рубашки в клеточку, цветные и так далее. Так что, наверное, да…

Ф. Б. И никогда никакого галстука.

Б.-А. Л. Никогда. Это своего рода фобия. Галстук меня душит. Он сдавливает горло, и я начинаю задыхаться.

Ф. Б. Возможно, это напоминание о том, что вы с солнечного юга.

Б.-А. Л. Возможно. Я люблю солнце. И, как все, кто любит солнце, люблю как можно меньше на себя надевать. Я также призна́юсь вам в одной вещи, которая, если подумать, не связана с моим южным происхождением, потому что, если не ошибаюсь, точно так же ведет себя Жан д’Ормессон: когда я работаю, пишу, я всегда это делаю голым.

Ф. Б. Знаете, вы подсказали нам отличное название статьи: «BHL: как правило, я работаю голым!» К сожалению, слишком поздно — тем хуже для вас. Вы часто носите черный костюм. Сегодня это костюм из черного бархата. А рубашка на вас какой марки?

Б.-А. Л. Понятия не имею… Возможно, как и все мои рубашки, от Шарве.

Ф. Б. Забавно. Потому что я каждое утро начинаю соображать, что мне сегодня надеть. Я трачу на это кучу времени. Не то чтобы я все утро ломал над этим голову, но все же… Сегодня, к примеру, я надел это поло с этим свитером и целый день задаюсь дурацкими вопросами.

Б.-А. Л. Вы хотите сказать, что долго думали, прежде чем нацепить на себя… этот прикид?

Ф. Б. (Смеется.) Негодяй! Вот читатели удивятся: «Ишь ты, BHL-то гадости говорит!» Однако на дворе январь, ноль градусов, а вы разгуливаете по улицам душа нараспашку, практически с голым торсом. Не простужаетесь?

Б.-А. Л. Редко.

Ф. Б. Вы представляете весьма интересный для науки феномен.

Б.-А. Л. У меня сложные отношения с температурой.

Ф. Б. Вам было жарко, даже когда вы пробирались через снега Грузии?

Б.-А. Л. Сомневаюсь, чтобы в Грузии выпадало много снега. Но что правда, то правда: пальто я ношу редко.

Ф. Б. Вы какое-то диковинное пламеннокровное животное.

Б.-А. Л. Холодные комнаты… Мне нравится спать в холодных комнатах… Перечитайте Бодлера[302]!

Ф. Б. Ага! И кондиционер включаете?

Б.-А. Л. Да, я люблю кондиционеры.

Ф. Б. Как Джонни Холлидей. Тот любит ледяной кондиционированный воздух.

Б.-А. Л. Не знал. Но это еще одна причина относиться к Холлидею с симпатией.

Ф. Б. Отвлечемся от этой темы. Есть ли у вас любимые места, где вы обычно проводите время? Нью-Йорк, Париж, Марракеш…

Б.-А. Л. Я редко езжу в Марракеш.

Ф. Б. Почему? Вы же купили дом Алена Делона. Он по-прежнему ваш?

Б.-А. Л. Разумеется.

Ф. Б. И при этом вы туда больше не ездите?

Б.-А. Л. Нет. Я часто бываю в Нью-Йорке. А на юге Франции — в Сен-Поле[303].

Ф. Б. У вас там свой дом или вы останавливаетесь в «Золотой голубке»?

Б.-А. Л. И то и другое, мой капитан!

Ф. Б. А в Танжере? Был документальный фильм про ваш дом в Танжере, построенный Андре Путман[304]…