Страсть и судьба - Юджиния Райли

Сара кинула на мужа встревоженный взгляд. Но тот только улыбнулся и сказал безмятежно:

— Мы предпочитаем пожить пока здесь. В конце концов, разве найдешь более укромное местечко для молодоженов?

Услышав этот нескромный ответ, Олимпия покраснела, пробормотав: «и верно», и нервически поднесла ко рту салфетку.

— Я, мисс Фонтэн, недавно побывала в Новом Орлеане, — осторожно заметила Сара, — и честно говоря, несколько устала от путешествий.

Дэмьен откинулся и засмеялся, Олимпия смутилась, а молодые обменялись особенной улыбкой по поводу тайны, которая известна только им.

Ночью Сара и Дэмьен пили шампанское, лежа в постели. В камине трещал огонь. На Саре была белая батистовая сорочка; золотые волосы струились по плечам. На Дэмьене был парчовый халат. Как он красив! Какое счастье, что он принадлежит ей!

— Подумать только, — сказал он шепотом, — в июле мы будем держать на руках нашего малыша.

Сара кивнула, но на самом деле ее не покидало беспокойство. Наконец она решилась заговорить о том, что угнетало ее сильней всего.

— А что мы будем делать, если ребенок, как и я, не будет укоренен в этом веке?

— Дорогая, не нужно тревожиться о таких вещах.

— Но я должна о них тревожиться. Я не уверена, перестала ли я быть здесь чужой.

— Не уверена? — он коротко засмеялся. — Как бы мы могли тогда обвенчаться?

— Я люблю тебя и понимаю, что это эгоистично — все время думать о времени, которое нам отведено.

— Вовсе это не эгоизм.

— Давай рассуждать реалистично. Того, что есть в доме, для ребенка недостаточно.

— Откуда ты знаешь? — и прежде чем она могла продолжить, он взял у нее из рук стакан и поставил рядом со своим на столик. — Милая, хватит терзаться, — сказал он, привлекая ее к себе. — Не дадим тревогам омрачить нашу брачную ночь. Кроме того, разве все, что происходит с нами, не оканчивается хорошо?

— Да, это так.

— Я не очень религиозен, к сожалению моей тетушки, но я верю, что некое божество, которое нас свело, сделает так, чтобы мы не разлучались.

Ее сердце наполнилось радостью и обновленной надеждой.

— Да, Дэмьен, я надеюсь, что ты прав!

— Нужно верить, дорогая моя.

— Да, — согласилась она, и глаза ее озарило понимание. — Именно веры не хватало нам обоим, когда мы впервые встретились. Мы оба утратили радость жизни, интерес к ней. А теперь все это возвращается к нам — вера, надежда…

— И любовь, — добавил он хриплым голосом и поцеловал ее.

Однажды теплым майским утром 1872 года Сара Фонтэн стояла в салоне, кладя завершающие штрихи на последнюю работу Винси. Пейзаж с летним полночным небом, с яркими звездами над темными очертаниями леса блестел, покрытый заново лаком.

Потирая ноющую поясницу, Сара оглядела комнату, заставленную отреставрированными работами. Созерцая эти наглядные доказательства того, что она выполнила свой долг, Сара преисполнилась гордости.

Она подошла к столу промыть кисти. Из-за беременности она ступала медленно. Ее дитя родится через месяц; Дэмьен с каждым днем волнуется все больше, она тоже.

Месяцы, которые прошли после свадьбы, были во многих отношениях удивительными. Дэмьен был не только супругом ее жизни, но и супругом ее души. Они так много пережили вместе, они по-настоящему исцелили друг друга.

Но окно во времени по-прежнему тревожило Сару. Преграда казалась ей еще более зловещей и угрожающей — теперь, когда ее работа окончена. В конце концов, сюда ее перенесли, чтобы она восстановила картины Винси. Цель достигнута: может быть, ее нетвердое положение в XIX веке станет еще более шатким? Эта мысль просто пугала ее.

Беспокойство увеличивалось оттого, что Каспер исчез несколько месяцев тому назад. Сара спрашивала у Олимпии и у слуг, но с начала весны его никто не видел. Убежал ли он, или заболел и ушел умирать, или просто вышел через переднюю дверь и вернулся в настоящее? Сара полагала, что случилось именно так, и от этого ее намерение остаться здесь навсегда отнюдь не стало крепче.

Вымыв кисти, она подошла к окну. Проклятье! Почему она может видеть мир по ту сторону стекла и в то же время какой-то невидимый занавес отгораживает ее от этого мира, и она не может ощутить его непосредственно?

Уже семь месяцев она живет взаперти. Только любовь Дэмьена удерживает ее, помогает ей. Бывали дни, когда она ходила взад-вперед по комнатам, как зверь в клетке, в отчаянье оттого, что не может разгадать тайну преграды. Заставая жену в таком состоянии, Дэмьен пытался ее успокоить, повторяя снова и снова: хватит с нас того, что есть, успокойся, подумай о ребенке.

Никогда у нее не хватит духа сказать ему, что дом стал ее тюрьмой. И при этом ясно, что заключение в доме как-то связано с ее терзаниями из-за Брайана и с терзаниями Дэмьена из-за Винси. Если они смогут выйти за пределы своего горя, не смогут ли они тогда преодолеть эту дверь?

Она готова расстаться со своими страданиями. Только что была первая годовщина смерти Брайана, Сара отметила ее так, как отмечала бы в настоящем. Хотя день был грустный, ей показалось, будто в ее жизни что-то началось сызнова.

Дэмьен тоже готов расстаться со своим горем. Недавно он сказал, что воспоминания почти закончены. «Но не совсем». Саре показалось, что он все еще не может рассказать о смерти брата и о своей вине перед, любовью Винси и Люси.

Но в других отношениях Дэмьен, кажется, готов вернуться в мир. Часто она видела из окна, как он, сидя верхом, смотрит на заросшее поле, словно обдумывая новые посадки, новые урожаи. Как-то он сказал, что намерен потратить часть денег, оставленных ему отцом, чтобы привести плантацию в порядок. Но когда Сара одобрила эти планы, он насторожился и тут же переменил тему разговора. Она поняла, что он думает только о ней, памятуя о невозможности для нее выйти во внешний мир и боясь причинить ей боль.

Тем не менее Сара всячески поощряла Дэмьена раскрыть объятия этому миру. Он чаще, чем раньше, ездил в город, хотя и старался уезжать ненадолго и не заставлять ее беспокоиться. Как-то раз, когда они болтали и смеялись, читая в газете рассказ о праздновании масляного вторника в Новом Орлеане, он сказал, не подумав:

— Давай съездим как-нибудь в Новый Орлеан! — И тут же, заметив свою ошибку, спохватился: — Прости, Сара. Это все ерунда.

Но она знала, что это не ерунда. Не ерунда для них обоих. Иногда, когда он думал, что она на него не смотрит, она замечала в его глазах страх — страх перед тем, что однажды дверь во времени разлучит их навечно. А ребенок? Само собой разумеется, что его нельзя держать дома, как в клетке. А если он, как и Сара, не укоренен в XIX веке?

Был еще более важный вопрос о судьбах — ее и ребенка. Что если они должны жить в XX веке, а не здесь? И еще один, не менее мучительный вопрос: живя здесь, не заставляет ли она Дэмьена держаться за прошлое? Не вмешивается ли она в его судьбу?