📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгКлассикаВлюбленный пленник - Жан Жене

Влюбленный пленник - Жан Жене

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 59 60 61 62 63 64 65 66 67 ... 123
Перейти на страницу:

– Давай скорее, это огни Иерихона.

Абу Х…, забравшийся на плоскогорье быстрее всех, показывал мне блуждающие огни за ущельем, по которому протекал Иордан.

– Я здесь родился.

Его волнение удостоилось моего молчания. Позже я узнал, что ночью напротив Аджлуна можно было увидеть только эти огни, огни Наблуса.

Помните Омара, молодого фидаина, который переводил мне на французский что-то вроде пропалестинской лекции на ферме Аджлуна? Сына бывшего османского офицера из семьи Набулси? В Даръе я увидел его вновь. Это было довольно невежливо, но в первую очередь я справился не о его отце, а о Феррайе.

– Теперь он женат, и кажется, уже не такой марксист.

– Его жена палестинка?

– Конечно. Что касается женщин вообще, он интернационалист, а когда надо найти супругу и родить сыновей, тут он, как и все мы, оказывается болезненно патриотичен, потому что араб.

Феррайя, помните, фидаин, мой самый интересный – любимый? – собеседник первой ночью в Аджлуне? Однако увидев Омара, я подумал не о Феррайе, хотя и говорил о нем, а о чернокожем сержанте-палестинце, который принес мне ужин до окончания рамадана, а остатки потом отдал двоим солдатам? Его поступок вызвал во мне чувство неловкости и стыда, от которого я не мог избавиться. Эту сцену я описал Омару.

– Абу Талеб погиб, кажется, его убили иорданцы. Мы и делаем революцию, чтобы взгляды Абу Талеба не передавались дальше.

– А какая связь?

– Он был внуком или правнуком суданского раба. В ФАТХе он стал старшим сержантом; мусульманин, соблюдающий обычаи, он мог есть только с наступлением ночи. Для него, потомка раба, пусть даже он получил унтер-офицерский чин, ты был хозяином. Тебя нужно было обслужить первым. А уже после тебя остатки ужина доставались другим фидаинам.

– Фидаины были для него слугами?

– Что-то в это роде. Они были слугами, потому что он ими командовал. Впрочем, хотя ты об этом не знаешь, это незначительное событие имело последствия. Те два фидаина, которые ели после тебя, поняли твое смущение. Они немного попинали Абу Талеба, а тот увидел в этом расизм.

– В ФАТХе есть расизм?

– В общепринятом понимании – нет. Теоретически, когда мы становимся фидаинами, цвет кожи, социальное происхождение не имеют никакого значения, но какое воспитание мы получили до этого? Мой отец считает себя аристократом, мой брат в Германии тоже…

В этот момент я осознал свою бестактность.

– Как твой отец?

– Для старика неплохо. Продолжает жить в своем собственном мире.

– В каком смысле?

– Когда вы разговаривали в день его рождения, ты, наверное, понял, что он ассоциирует себя со старой доброй Францией, и во владениях султана является ее наследником и представителем, несет светоч мира. Своего мира.

– Он любит Лоти. А о женах господина Мустафы я и не мог бы ничего сказать, я вообще не знал об их существовании, но он упоминал о них так часто, у меня сложилось впечатление, будто они для него своего рода щит, такой пуленепробиваемый жилет. Разумеется, покушения он не боялся, он боялся показать рану, но так старательно пытался ее утаить, что я сразу увидел.

– Он тоже из его поколения, а главное – морской офицер. Мой отец знал Ататюрка, Инёню, Гитлера, Риббентропа, Франше д’Эспре, Лиоте. Он так и умрет, твердя свои клише, ты же и сам слышал: «города Восточного Средиземноморья», «христианский Запад», «добродетели простых людей», он имел в виду людей простодушных, например, официантов в кафе, а еще «Александрийская школа», «Сабля Ислама», это он про Наполеона, «шелковый путь»…

– В общем, тебе плевать на своего отца.

– Вот именно. Когда ты меня увидел, ты сразу аговорил о Феррайе и Абу Талебе, а не о моем старике. Ну, про Феррайю я знал, но Абу Талеб?

– Что ты знал про Феррайю?

– В тот вечер, когда вы с ним увиделись в первый раз, ты говорил только с ним, только для него. Он мне так сказал.

– Шутил, наверное.

Омар помедлил немного, потом заговорил, глядя мне прямо в глаза:

– Не без этого. А еще он был взволнован. Когда смерть идет по пятам, нужно всё делать очень быстро, чтобы успеть. Всю ночь вы только обменивались взглядами и шутками, но это и была любовь, он будет помнить об этом всегда.

Хотя объяснение Омара казалось довольно упрощенным, то, что в ФАТХе существует расизм, искусно завуалированный, деликатно скрытый, несколько рассеяло чувство неловкости, которое я испытывал, вспоминая о том ужине.

И тут же слово расизм явилось мне в непривычном освещении, поистине явилось, безобидное и губительное одновременно, причем, чем безобиднее оно казалось, тем было губительнее. Мадам Ж… до сих пор живет в Париже на авеню Фош. Во время войны в Алжире эта богатая дама решительно и убежденно защищала алжирцев. Террористы трогали ее сердце.

– Самая большая наша ошибка – то, что мы считаем их другими, непохожими на нас, раз у них другие привычки. Ну так и у англичан левостороннее движение в отличие от нас, французов (помню, она никогда не забывала подчеркнуть свою принадлежность к этой стране).

Другая дама, провинциалка, в отличие от предыдущей, шла еще дальше:

– Я еврейка. Я знаю, что такое расизм. Несмотря на официальные постановления Ватикана, христиане по-прежнему считают нас богоубийцами. Христианский мир не простит исламу конкуренции, особенно в Африке. И в Азии тоже. Любой расизм достоин осуждения.

Но истинные дамы, вероятно, это те, кто охотнее всего произносят слово «азиат»… Ко всему прочему это означает, что они читали Монтескье, а это есть проявление аристократизма, и он возносит их к таким высотам духа, что возраст уже не имеет значение, к тому же в слове «азиат» слышится победа над гуннами, Золотой Ордой и даже над колясками рикши. Мадемуазель Б… говорила «азиат».

– Ислам это еще ничего, но еще за пять столетий до Иисуса они принесли нам Будду. Каким варварским словом нам следует их назвать? А расизм? И концепция расизма?

Мадам Ж… замужем за крупным землевладельцем-французом, изгнанным из Алжира. Отец провинциалки, дивизионный генерал, в свое время занимал высокую должность в колониях. Семья мадемуазель Б… до независимости Вьетнама владела тысячами гектаров в Индокитае. Сама мадемуазель была исключительно мила с выходцами из стран третьего мира, она ставила на одну доску индийского слугу и магараджу, что вполне в демократическом духе.

Эти три дамы не были знакомы друг с другом, однако все они в своем определении расизма забывали одно слово: «презрение» и то, что из него проистекает. Омар, которому я привел эти три примера, сказал мне:

– Ничего удивительного. Здесь (Даръа находится в Сирии, но он имел в виде Иорданию) иорданцы, и бедные, и миллиардеры, используют одно и то же португальское слово compradores. В несчастьях арабского мира каждый винит не компрадоров, каковыми являлись мы все, а само слово. Слово стало оскорбительным, и мы отогнали его от себя. Твои французские дамы, словно сговорившись, дали определение расизма, у которого отняли одну важную часть: презрение. Иначе последствия для них были бы другие. Если расист – это тот, кто во всяком порабощенном видит человека второго сорта, которого можно презирать, он будет презирать его все больше и больше, чтобы еще больше эксплуатировать и, следовательно, еще больше презирать и еще больше порабощать, и так до бесконечности.

1 ... 59 60 61 62 63 64 65 66 67 ... 123
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?