Постоянное напряжение - Роман Сенчин

– И вот пошли мы обратно, как оплеванные какие. Что еще делать, ума не приложу. Хоть в милицию обращайся… На почтальонку, грешным делом, злюсь, а больше по поводу этих Кандаковых недоумеваю. Вроде и изба, и двор в порядке, и старуха прилично выглядит – не забулдыги какие, которые за копейку удавить могут. А вот свалилось на них вдруг, схватили эти пятнадцать тысяч, и – всё. Мертвой хваткой… О-ох-хо-хо-х… – вздохнула начальница и горестно покачала головой; я отозвался не менее протяжным и сложным вздохом:

– М-да-а-а-ам-м…

– Дошли до конца улицы почти, и тут вспоминаю, что вот здесь же друг Кандакова-сына живет. Инженер с мебельной фабрики. Он должен, думаю, его телефон красноярский-то знать. Говорю почтальонке: «Постой тут, а я вот к этим зайду на минуту. Может, кое-что выясню». Ее брать-то с собой боюсь – у нее такое лицо, любой перепугается. Ну стучусь, собачонка затявкала. Стучусь, а сама думаю – зачем стучусь? – на работе ведь скорее всего. Середина дня как раз. Нет, открывается калитка – он собственной персоной. Обросший какой-то, измятый. «Чего вам?» Я представилась, он вспомнил, оживился маленько. Тоже ведь вместе росли тут. «Так и так, – говорю, – нужно телефон Виктора Кандакова в Красноярске. У вас нету случайно?» – «Да где-то был, – говорит, – где-то записывал. Да ты бы у Зойки взяла. Она-то точно знает». «Заходила, – говорю, – нету их дома». Вот и соврать пришлось, прости господи…

Я опять сочувствующе мдакнул. Бросил докуренную до фильтра сигарету себе под ноги. С тоской глянул на пивную бутылку.

– Ну ушел и минут десять его не было. А жара такая, аж до озноба, и моя почтальонка на самом солнцепеке стоит, качается. Вот, думаю, еще не хватало, чтоб в обморок грохнулась. Жду инженера, соображаю, как дальше поступить, если телефон не найдется. Придется, думаю, со всего штата рублей по сто собрать, чтоб погасить эту ее ошибку. Но опять же где гарантия, что люди дать согласятся? – сами все с копейки на копейку…

– Это уж точно, – вставил я.

Последние фразы соседки неожиданно натолкнули меня на идею.

Ведь вполне можно попытаться написать такую вещь, по содержанию она будет близка распутинским «Деньгам для Марии»… Да, почти идентична с ней, но, конечно, с учетом сегодняшнего времени. Та-ак… И показать, что через тридцать с лишним лет ничего не изменилось, а скорее страшнее стало, бесчеловечнее… И хорошо, хорошо, что будет похоже на повесть Распутина – сейчас римейки в большой моде, на них лучше клюют, чем на полную, стопроцентную оригинальность.

– Жду стою, в конце концов возвращается, – вывел меня из мечтаний-планов голос начальницы почты, – с блокнотиком. «Вроде, – говорит, – где-то записал, а теперь не вижу». Стали каждую страницу вместе осматривать, а там одно на другом, одно на другом. «Ну, – думаю, – здесь за неделю все не переберешь». И только, скажи, эта мысль пришла, смотрю: «Витька Кандаков»! И красноярский номер в шесть цифр. Переписала к себе, а этот, инженер, так мне на ухо: «На бутылочку «Жигулевского» не займешь? Голову ломит, сил нет никаких». Дала, конечно. Что ж…

Я понимающе покивал.

– Ну побежали на телеграф, заказали. Нету дома, жена говорит, на работе. Будет после восьми. «Ладно, – говорю почтальонке, – идите домой, полежите. Я одна дозвонюсь. Даст бог, получится, а нет – будем думать, что еще предпринять». А у нее глаза, будто я ее в тюрьму отправляю. Но – ушла. Я к себе вернулась. Ну уж тут не до работы – саму трясет, мыслей куча мала. И про Кандаковых, и про инженера этого, который алкоголиком, кажется, стал, и вообще… Сижу, с часов глаз не свожу. У меня у самой-то рабочий день до шести, муж к семи приходит. Вот, думаю, придет, меня нет, ужина нет, изнервничается, пыль до потолка. В шесть домой побежала, с дочкой быстро отварили картошки, тушенку туда вылили. Он пришел, я ему все рассказала, а он удивился так, говорит: «А ты-то чего гоношишься? Тебе-то что? Здесь полностью вина почтальонки». – «Да как же? Тридцать лет человек проработал и вот запутался. Под суд ее, что ли, теперь?». – «Ну и хоть бы под суд. Другие внимательней будут. Да и какой теперь суд – попугают маленько…». О-ох, в общем, чуть не поругались…

«Еще проболтаешь пятнадцать минут, – подумал я, глянув искоса на часы, – опять поругаешься. Рыбу уж наверняка к его приходу не успеешь пожарить».

– Ладно, побежала на телеграф. Звоню, а сама дрожу, будто я это ошибку сделала. Гудки длинные долго, и каждый гудок как ножом… Наконец-то взяли. Мужской голос, басовитый такой. Я скорей: «Здравствуйте! Виктор?» – «Он самый», – оттуда. «Виктор, – говорю, – это такая-то, такая-то. Помните?» – «Ну», – слышу, сразу насторожился. «Вам Зоя деньги сегодня послала?» Он опять: «Ну. И чего?» – «Так это не ее деньги!» Объяснять стала все, он молчит, не перебивает, слушает. «Так вот, – говорю, – почтальонка пожилая женщина, тридцать лет безупречной работы, и вот теперь ей – хоть под суд. Выплатить такую сумму она никогда в жизни не сможет». – «Что ж, – Виктор мне, – это ее проблемы». Опять эти чертовые «проблемы». Прямо бесит. Чуть что: «ваши проблемы», «ее проблемы». Научились… «Виктор, – говорю, – ведь это же не по совести. Нельзя так, за счет чьих-то ошибок». Ну и начала про человеческие отношения, про всё, а он вдруг как с цепи сорвался, как начал меня крыть, как начал! «Если ты, – говорит, – такая-растакая, к моим еще сунешься, я приеду – я тебе, сучка такая, всю задницу распинаю, ты от меня по сортирам прятаться будешь! Лохов нашла! Я приеду, такие деньги тебе устрою! Ты у меня повертишься!» Хотела трубку бросить, и тут в голове так – щелк. «Нет, – думаю, – это ты повертишься». И решила обманом его припугнуть. О-хо-х… – Соседка что-то неслышно, себе, коротко прошептала и затараторила дальше: – «Так, – говорю официальным голосом, – я хотела по-соседски, по-хорошему, но, видать, не получится. Я, – говорю, – звоню не как подружка ваша какая-то. Я все-таки начальник городского почтамта. Телефон подключен к магнитофону, и наш разговор записан. Сейчас же я несу кассету в РОВД – пускай они разбираются. Ваша мать пойдет как мошенница, а вы – за угрозы насилия. До свидания, Виктор». И делаю вид, что трубку вешаю, а оттуда ор такой, но не хамский уже: «Погоди! Погодите!» – «Что еще?» – уже совсем холодно так. «Ну, – он мне, – извиняюсь, погорячился. На работе неприятности». – «Это не повод». – «Да я понимаю, – вздыхает. – Короче, завтра мать к вам зайдет, поговорит». Чувствую, смягчаться сейчас не дай бог, и так же: «О чем? Теперь больше не о чем говорить». А у него голос, наоборот, жалобный стал совсем: «Вернет она всё. Сейчас отобью телеграмму. Скажите адрес, как вас там найти, время».

Словно заново пережив напряжение этого разговора, соседка тяжело простонала, вытерла платком пот с лица, переступила с ноги на ногу.

– Не знаю, какую уж отбил телеграмму, но в десять утра прибежала старуха с деньгами. «Вот четырнадцать триста, – говорит. – Уж вы простите. Нищета разум застила. И семьсот рублей сразу потратили. За свет заплатили, налог земельный, Зоя духи купила себе… Я отдам с пенсии. Или сын вышлет. Можно?» – «Нет, – говорю, – вот вам еще восемьсот. Это же ваша пенсия – тыща пятьсот. И в ведомости подпись уже стоит». Сказала все это сурово, а сама рада-радешенька. Как старуха ушла – побежала скорей к почтальонке, а она уж тем людям, кому эти злосчастные пятнадцать тысяч предназначались, сама отнесла. Надо ее в отпуск отправить – пусть отдохнет нормально… Во-от… Вот какие, Роман Валерьевич, сюжеты жизнь-то выдает.