Первая мировая. Проигравшие победители. Русские генералы - Алексей Порошин

В своих воспоминаниях командир 72-го пехотного Тульского полка С. А. Сухомлин (впоследствии начальник штаба 8-й армии и Юго-Западного фронта у А. А. Брусилова) описывает командира 12-го кавалерийского корпуса А. А. Брусилова иначе: «Первое впечатление… А. А. производил суровое, он казался неумолимо строгим… причиной такой строгости было то, что А. А. был глубоко предан своему долгу, искренне любил военное дело… Умный, глубоко одаренный от природы, развивший себя личной работой далеко вне узкой специальности своей прежней службы и проницательно-наблюдательный А. А. отлично видел, кто из его подчиненных работал от души и продуктивно и кто лишь “втирал очки”».

Подобную картину рисуют и аттестации за 1909, 1910 гг., написанные командующим Варшавским военным округом генерал-адъютантом Г. А. Скалоном: «…Разумен. Строг и справедлив в отношении к подчиненным… По своим умственным и нравственным качествам и пониманию военного дела достоин повышения».

Война, показывающая действительную «стоимость» военачальника, не изменила мнение С. А. Сухомлина об А. А. Брусилове. Последующая совместная служба утвердила его довоенное мнение о своем начальнике. Он отмечал «…лишь некоторые изменения в характере, проявившиеся на должности главнокомандующего, вероятнее всего связанные с огромной ответственностью – А. А. делался по временам раздражительным, иногда даже малосдержанным. Мне пришлось испытать на себе эти вновь проявившиеся черты характера А. А.»

А. А. Брусилов мог иногда «выдавать желаемое за действительное» и был «…не прочь, особливо в присутствии постороннего слушателя, пустить пыль в глаза и бросить упрек своему начальству, что его, Брусилова, удерживают, что он готов наступать, побеждать, а начальство не дает разрешение и средств… Однажды Н. И. Иванов получил такое сведение и запросом поставил Брусилова в довольно неловкое положение, пришлось отречься в том, что такой разговор был».

Вероятно, эти новые приобретенные особенности характера описывали впоследствии современники. По свидетельству полковника Е. Э. Месснера, «в глаза… бросалась излишняя его придирчивость к подчиненным, свидетельствующая о самолюбивой и мелочной натуре… Как офицер был карьеристом, позером, плохим товарищем (заслуги – себе, промахи – другим. Под влиянием личных симпатий и антипатий Брусилов был несправедлив, необъективен до безобразия…)».

Приводя не очень лестные отзывы о А. А. Брусилове, не следует принимать их однозначно. Офицеры Генерального штаба не лишали себя удовольствия лишний раз уколоть его (как, впрочем, и других, в частности, Н. И. Иванова. – А. П.), выдвинувшегося без академии Генерального штаба. «Лошадиная морда», «берейтор офицерской школы» – вот эпитеты к его имени. В 1916 г. М. К. Лемке отмечал, что «берейтор» «…уж очень… не похож на кабинетного червя, автора мертвецки скучных диспозиций и канцеляриста». Войска любят его, так как видят в нем живую душу и способного вождя, умеющего ставить войскам исполнимые ими задачи.

После свержения монархии революция, разделившая офицеров на два непримиримых лагеря, высветила нравственные черты А. А. Брусилова, его стремление сделать карьеру при новом режиме, способность к компромиссу в принципиальных вопросах, что вызывало справедливое негодование и возмущение его соратников и современников. Это тем более интересно для читателя, если учесть, что А. А. Брусилов неоднократно подчеркивал свою лояльность монархии. Так, генерал-майор Ф. П. Рерберг приводит небезынтересный эпизод. А. А. Брусилов, находясь вскоре после окончания Русско-японской войны на «Пажеском благотворительном концерте» в Собрании Армии и Флота, вслед за автором воспоминаний и генералом от кавалерии бароном А. А. Бильдерлингом уклонился от встречи с А. Н. Куропаткиным, чтобы избежать необходимости рукопожатия с ним. При этом А. А. Брусилов свое нежелание пожать руку бывшему военному министру обосновал своим возмущением его словами, обращенными к Набокову (знакомому А. А. Брусилова). А. Н. Куропаткин просил Набокова представить его брату, чтобы приветствовать того за мужество «снять придворную мишуру и идти во главе освобождения народа».

К. И. Адариди писал в воспоминаниях: «По своим политическим взглядам Брусилов производил впечатление монархиста. У него в кабинете стена против письменного стола была сплошь увешана портретами Государя и особами Царской Семьи, большинство с собственноручными подписями лиц на них изображенных, и мне неоднократно приходилось от него слышать, что эту стену он считает наиболее драгоценным из всего, что имеет». Однако это «драгоценное» было брошено А. А. Брусиловым революционному молоху в обмен на свое признание большевиками. А. И. Гучков, отмечая приспособленчество главнокомандующего, вспоминал о его поведении после мартовских 1917 г. событиях: «…Раболепно прополз он на брюхе перед солдатской демагогией, в то время как Алексеев вел себя с большим достоинством…»

Н. А. Епанчин вспоминал, что сразу же после назначения А. А. Брусилова с должности главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта на должность Верховного главнокомандующего к нему обратился генерал для поручений при главнокомандующем Е. А. Рауш фон Траубенберг с просьбой оставить его при себе, на что получил положительный ответ. «На другой день Рауш узнал в штабе, что Брусилов уже подписал приказ об отчислении Рауша в резерв Киевского военного округа, – не мог же Брусилов, беседуя с Раушем, забыть это…»

Из письма И. Б. Смольянинова, помощника редактора газеты «Новое время» М. В. Алексееву от 23.7.1917 г.: «…а Брусилова, однако не жалко, т. к. в дни переворота, в дни последних брожений он показал себя определенным негодяем, готовым торговать всем, чем угодно для сохранения личного влияния и благополучия». Ему вторил А. П. Будберг, вспоминая: «Брусилов в Москве и громит демократию; удивительный хамелеон этот главковерх…». Отметил политиканство своего бывшего начальника и А. М. Каледин, сказав: «Я ушел именно из-за Брусилова, который не имел гражданского мужества, чтобы держать голову перед комитетами».

История оставила достаточно фактов взаимоотношений Н. И. Иванова с подчиненными. Его бывший сослуживец отмечал: «“Мужицкое” происхождение наложило свою печать на его манеру держать себя с подчиненными. С ними он был всегда прост, доступен и не считал свои мнения безошибочными и безапелляционными. Возражения даже младших чинов он всегда выслушивал и, найдя их основательными, соглашался с ними. Присутствуя на занятиях войск, он разбирал их детально, может быть, даже с излишней подробностью, но замечаний в резкой форме не делал, а скорее в виде отеческих внушений. Все это взятое вместе вело к тому, что в войсках он пользовался уважением и любовью, страха же перед ним не чувствовали…»

Его отличала простота и в бытовых отношениях. «У себя он был любезным, гостеприимным хозяином, у которого посетители как-то сразу себя чувствовали как дома. Будучи холостым, Н. И. жил чрезвычайно просто, так сказать, по-спартански, не курил и в карты не играл. После окончания служебных докладов зачастую приглашал к себе посетителей, особенно приезжих, зайти к нему вечером совершенно запросто «поболтать за чайком». Это «поболтать за чайком» было вполне непринужденным оживленным разговором на всевозможные темы, кроме служебных, затягивающемуся иногда до довольно позднего часа, причем, кроме чая, никогда других напитков не было. После встречи всегда выносил наилучшие впечатления о них, т. к. после них никогда не оставалось какого-нибудь неприятного чувства».