Шпион и предатель. Самая громкая шпионская история времен холодной войны - Бен Макинтайр

Накануне отъезда Гука в советском посольстве устроили прощальную вечеринку — с обильными закусками и выпивкой, а также с речами в честь отбывающего на родину резидента. Когда очередь дошла до Гордиевского, он не поскупился на похвалы и комплименты. «Однако речь моя, должно быть, звучала чересчур уж льстиво и не вполне искренне». Не успел он кончить, как Гук заметил: «Вижу, вы много чему научились у посла». (Посол Попов славился своей велеречивостью и превосходил всех прочих лицемерием.) Гук, хотя уже успел порядочно набраться, верно угадал, что его подчиненный очень рад его отъезду. На следующий день генерал Гук улетел в Москву, и больше о нем не слышали. Он подложил свинью КГБ тем, что привлек к себе внимание. И если на его исключительный непрофессионализм долго смотрели сквозь пальцы, то этот последний грех оказался непростителен.

Леонида Никитенко назначили временно исполняющим обязанности резидента, и он незамедлительно начал маневры, добиваясь того, чтобы эта должность сделалась для него постоянной. Гордиевский же стал его заместителем, и у него появился более широкий доступ к телеграммам, приходившим в резидентуру, и к другим материалам. В МИ-6 внезапно хлынул поток свежих разведданных. Теперь до главного приза рукой было подать: если бы Гордиевский как-то ухитрился очутиться в кабинете резидента, то завладел бы всеми сокровищами секретов. На пути у него стоял только Никитенко.

Леонид Никитенко был одним из умнейших людей в КГБ и одним из тех немногих, кто видел в этой работе свое жизненное призвание. В дальнейшем он возглавит Управление «К», отвечавшее за контрразведку в КГБ. Один сотрудник ЦРУ, знакомый с Никитенко, описывал его так: «Человек-медведь с грудью колесом, полный жизни… Он любил драматизм шпионской игры и, бесспорно, преуспел в ней. В этой тайной вселенной он чувствовал себя как дома и упивался каждым мгновеньем: актер на сцене, которую сам же обустроил, он играл роль, которую сам для себя и придумал»[60]. Хотя желтоглазый контрразведчик провел в Британии уже больше четырех лет, то есть явно засиделся, и наверняка в скором времени его ждал перевод обратно в Москву, Никитенко, конечно же, хотел заполучить лакомую должность резидента и остаться в Лондоне. Обычно кагэбэшные командировки длились по три года, но иногда Центр продлевал их, поэтому Никитенко, не теряя надежды, принялся энергично демонстрировать начальству, что он — самый подходящий кандидат на освободившуюся должность или, точнее говоря, что Гордиевский для нее совсем не годится. Эти двое всегда недолюбливали друг друга, теперь же между ними началась настоящая война за гуковское наследство — война необъявленная и потому особенно ожесточенная.

В МИ-6 раздумывали: не вмешаться ли снова и не объявить ли персоной нон грата Никитенко? В таком случае перед Гордиевским открылся бы беспрепятственный путь наверх. Здесь срабатывала цепная реакция, или эффект домино. Эта стратегия казалась соблазнительной — ведь если бы Гордиевского удалось вознести на самый верх, тогда время его пребывания в Лондоне дало бы максимальные результаты, а в самом конце служебной командировки он просто дезертировал бы. Но после некоторых обсуждений и споров было решено, что выдворение Никитенко перегнуло бы палку и, возможно, оказалось бы «контрпродуктивным». Высылка двух сотрудников КГБ, практически одного за другим, была еще в порядке вещей, учитывая тогдашнюю накаленную обстановку; а вот устранение всех трех непосредственных начальников Гордиевского, пожалуй, уже смахивало бы на подозрительную закономерность.

Максим Паршиков, ближайший коллега Гордиевского, заметил, что его друг «как будто вошел в колею. с того момента, как Олега назначили заместителем резидента, он заметно смягчился, расслабился и стал вести себя спокойнее и естественнее». Кое-кому даже казалось, что Гордиевский задается. Михаил Любимов, его друг и бывший коллега, после увольнения из разведки пытался вести в Москве новую жизнь и заниматься писательством. «С ним мы переписывались, хотя мне не нравилось, что он отвечал с большим опозданием, иногда даже одним письмом на мои два, — власть портит людей, заместитель резидента в Лондоне — это шишка». Любимов даже не представлял, как занят теперь его старый приятель, разрываясь между двумя секретными работами и одновременно плетя интриги, которые обеспечили бы ему новое повышение.

Его семья совершенно обвыклась с жизнью в Лондоне. Девочки быстро росли, уже неплохо говорили по-английски и ходили в англиканскую школу. Столетием ранее Карл Маркс удивлялся, до чего быстро его дети привыкли к жизни в Англии. «Одна мысль о том, что можно покинуть родину их бесценного Шекспира, наводит на них ужас; они сделались англичанами до мозга костей»[61], — говорила госпожа Маркс. Гордиевский тоже удивлялся и радовался тому, что оказался в роли отца двух маленьких англичанок. Лейле тоже все больше и больше нравилась ее британская жизнь. Она уже лучше говорила по-английски, но заводить друзей среди англичан было трудно, так как женам сотрудников КГБ не разрешалось встречаться без сопровождения с британскими гражданами. В отличие от Олега, вечно ожидавшего подвоха от коллег, Лейла легко сходилась с людьми из кагэбэшного братства, с удовольствием чаевничала и сплетничала с женами других посольских сотрудников. «Я выросла в семье кагэбэшников, — сказала она однажды. — Мой папа служил в КГБ, моя мама служила в КГБ. Почти все в нашем районе, где я провела детство и юность, работали в КГБ. У всех моих друзей и одноклассников отцы работали в КГБ. Поэтому я никогда не считала КГБ чем-то чудовищным, он не внушал мне никакого ужаса. Это был просто фон всей моей жизни, что-то совсем будничное»[62]. Лейла гордилась быстрым карьерным ростом мужа, поощряла его в стремлении занять пост резидента. Олег часто выглядел озабоченным, иногда подолгу смотрел куда-то в пустоту, как будто улетая мыслями в другой мир. Он постоянно грыз ногти. Бывали дни, когда он казался особенно взволнованным, взвинченным, места себе не находил от нервного напряжения. Лейла объясняла все эти странности чрезмерной нагрузкой на работе.

Гордиевскому очень нравилась раскрепощенность Лейлы, ее жизнелюбие и увлеченность семейной жизнью. Ее милая наивность, полное отсутствие всякой подозрительности служили противоядием от вечных козней, интриг и махинаций, в которых проходила его собственная жизнь. Он еще никогда не был так близок с ней — хотя ложь, о которой знал только он, все равно разделяла их. «У меня был совершенно счастливый брак», — размышлял он. Время от времени он задумывался, не пора ли открыть жене главную тайну и сделать ее своей сообщницей? Тогда их супружеский союз стал бы до конца настоящим и правдивым. Ведь рано или поздно она все узнает — когда (и если) он решится наконец переметнуться на сторону Британии. Когда в МИ-6 его осторожно выспрашивали, как отреагирует на новость жена, когда пробьет час, Олег без тени колебаний отвечал: «Она меня поймет. Она хорошая жена».