Красивая ложь - Лиза Ангер

— Кем? Максом?

— Да, и другими людьми.

Наверное, отец устал: мне показалось, что его голос немного дрожит, но, может, это было из-за плохой связи.

— Что же происходило в этих приютах?

— В основном то же, что и сейчас. Родители могли оставить там малыша на трое суток на попечение профессионалов. Если в течение этого времени мама ребенка возвращалась за ним, ей отдавали его после бесплатной консультации.

— Но если она не возвращалась?

— Тогда ребенка передавали в органы государственной опеки.

— Ты имел к этому отношение?

— Не совсем. Некоторые клиники, в которых я работал, были открыты в рамках проекта «Спасение». Если ребенка не забирали из приюта, я осматривал его, как и всех остальных детей.

— Ты нарушал закон?

— Я бы не сказал. Не было ведь закона, который запрещал бы осмотр и оказание медицинской помощи ребенку. Его считали брошенным только по прошествии семидесяти двух часов.

— Мне кажется, что ты шел по узкому мостику.

Отец снова вздохнул.

— Да, но не забывай, что дело касалось интересов детей.

Я понимала, что мой отец, как никто, видел несовершенства государственной системы и старался сгладить углы, но его логика все равно выглядела несколько странной. Я хотела сказать, что смысл всех этих беспокойств сводился к нулю. Зачем идти на риск и пытаться спасти детей от потенциально неблагополучных родителей, чтобы потом передать их в органы государственной опеки, недостатки которой были всем известны? Я вспомнила мытарства Джейка.

Я пропустила что-то важное. Ответы были у меня перед носом. Но я так устала, что не в силах была этого увидеть. Это напомнило мне ситуацию с уборкой. Ты решаешь выгрузить все из шкафов и навести там порядок. Вот с невероятной энергией ты сбрасываешь все с полок, но потом тебя охватывает внезапная апатия. Ты думаешь: а зачем я затеяла все это? Завершить начатое оказывается просто выше твоих сил. Но отступать уже слишком поздно. Я понимала, что должна настаивать, задавать отцу еще миллион вопросов, но у меня уже не было ни желания, ни сил.

— Что мне сказать, чтобы ты приехала домой? — спросил отец.

Я подумала еще минуту.

— Прошу тебя, скажи мне, что ты не скрываешь от меня ничего такого, без чего я не смогу жить дальше. Что имеет ко мне прямое отношение.

Он колебался всего секунду.

— Нет, Ридли, я ничего от тебя не скрываю.

Не знаю, почему я решила, что отец мне лжет, но я была уверена: сердце меня не обманывает. Вдруг я услышала голос матери, словно издалека:

— Скажи Ридли, что ее комната готова. Алекс все уладит. Ей просто необходимо переждать какое-то время, пока все не утрясется само собой.

— Я позвоню, папа. Постарайся не волноваться из-за меня.

Уже отключая телефон, я услышала его голос, и он показался мне далеким и слабым. Я поняла, что с этого момента в мире не было никого, кому я могла бы доверять.

* * *

Дом миссис Линды МакНотон находился в хорошо охраняемой зоне по маршруту двести шесть, в пригороде с названием Потерянная Долина. Миссис МакНотон жила в широком трейлере, который был укреплен по бокам алюминиевыми рейками, а на окнах были установлены добротные створки. Трейлер стоял напротив районной библиотеки. Линда приоткрыла мне дверь, изобразив на лице улыбку, но выглядела нерешительно. Я не предупредила о своем приезде, так как боялась, что она мне откажет.

— Чем я могу вам помочь?

— Здравствуйте, миссис МакНотон, — бодро ответила я ей с улыбкой девочки-скаута на лице. — Я Ридли. Мы с вами разговаривали по телефону вчера вечером.

Улыбка исчезла с ее лица.

— Что вы здесь делаете?

— Я была неподалеку по поводу своей статьи. Я хотела просто побеседовать с вами с глазу на глаз. Честно говоря, я очень рассчитываю на то, что у вас есть фотография Чарли и вы сможете мне ее одолжить.

Миссис МакНотон сузила глаза, и на ее лице отразились ее подозрения и гнев.

— Нет у меня никакой фотографии, и мне нечего вам больше сказать. Прошу вас, уйдите.

Она закрыла дверь прямо у меня перед носом. Жестко.

— А что, если, — закричала я через дверь, уверенная, что она все еще наблюдает за мной в глазок, — я скажу вам, что есть вероятность того, что ваш Чарли жив?

Я услышала, как миссис МакНотон охнула. Вслед за этим дверь снова приоткрылась. Я сразу же начала мучиться угрызениями совести. В конце концов, у меня не было никаких доказательств того, что Чарли все еще жив. Но, лежа вчера на кровати в этом Богом забытом отеле и думая о том, что мне рассказал Кристиан Луна, поведали отец и Эйс и как себя вел в последний вечер дядя Макс, я ощущала, что моя уверенность в необходимости продолжать расследование растет.

Лицо Линды заметно смягчилось. Она отошла в сторону, пропуская меня в дом.

В ее гостиной стояла бежевая софа, на которую она любезно предложила мне присесть. Я пила кофе, который был каким-то слабозаваренным, но в то же время отдавал горечью, и осматривалась по сторонам. Линда была одета в серый костюм, гармонировавший с ее седыми коротко остриженными волосами. На ее лице было много морщин, но голубые глаза светились умом и проницательностью. Она села напротив меня и внимательно посмотрела мне в глаза. Я заметила, что нас окружают черепахи: в виде вышивки на подушках, плюшевых игрушек, мобильных телефонов, рисунков на подносах.

— Знаете, — сказала миссис МакНотон, когда увидела, что я оглядываюсь по сторонам, — я не очень люблю черепах. Но однажды мы с мужем поехали на ферму на Карибах, где их разводят, и он купил мне там кулон в виде черепашки. Я была в восторге и всем об этом рассказала. С тех пор каждый считает своим долгом купить мне черепашку. Вот так это началось и продолжается по сей день.

Линда посмотрела на меня чуть ли не виновато и застенчиво рассмеялась. Я улыбнулась ей и поставила кофейную чашку на стол. Миссис МакНотон подошла к полке в дальнем конце комнаты, взяла фотографию в рамке и вручила ее мне. На снимке была запечатлена пара с маленьким ребенком. Малыш, около двух лет от роду, в красно-белой полосатой рубашке и джинсовых шортах, восседал на пони. Сбоку от мальчика стоял бородатый худощавый мужчина. Он поддерживал сына и застенчиво улыбался. Женщина с ничем не примечательной внешностью смеялась в тот момент, когда ее сняла камера.

Мне было неизвестно, что произошло с Майклом и Аделью Рейнольдсами. Я знала о Майкле лишь то, что он наркоман, пристрастившийся к героину. Адел в моем представлении была женщиной, которая хотела бросить свое о ребенка. Но с фотографии на меня смотрели двое людей, которые, хотя и выглядели немного побитыми жизнью, все же, и это было очевидно, наслаждались днем, проведенным в обществе сына. Мое первоначальное представление не соответствовало тому, что я увидела на снимке. Меня это изрядно удивило. Я ожидала увидеть холодных, эгоистичных и жестоких людей. Возможно, они иногда были такими, но в то же время им, как и всем, было свойственно проявлять заботу о своем малыше и испытывать радость оттого, что он у них есть. Теперь я могла бы даже понять Адель, которая собиралась отдать ребенка, боясь ответственности за его воспитание и надеясь, что кто-то другой сможет стать для него более надежной защитой. Я ведь всегда так злилась на Зака за то, что он превратно судил о моем брате только потому, что тот был наркоманом. И вот я, сама того не желая, сделала то же самое.