Полнолуние - Андрей Кокотюха

Вполне правдивым будет предположение: женщина опасается хищника и мудро поступает.

Почему, боясь огромного бешеного зверя, Катерина все равно идет в лес? Какая в таких путешествиях острая потребность, тем более когда ребенок на руках? Не маленький беспомощный младенец, и вместе с тем — пацан, которому только одиннадцать. Родная мать довольно серьезно рискует рано или поздно оставить Борю сиротой.

Или — совсем ничем не рискует. И прекрасно знает это.

Дождавшись, пока Катерина исчезнет за деревьями, Левченко выскользнул из своего укрытия, осторожно пошел следом. Ступать старался тихо, держался на расстоянии. Не сводил с нее глаз, чтобы не потерять в зарослях. Чем дальше, двигаясь от дерева к дереву, он углублялся следом за женщиной в лес, тем настороженнее себя чувствовал. Когда за спиной лесные ворота сомкнулись окончательно, будто отрезая путь к отступлению, Андрей подумал и вытащил из кобуры пистолет. Снял с предохранителя, сжал рукоять, удобнее взявшись, двинулся дальше, опустив ствол вниз.

Подумав, что времени прошло достаточно, Левченко взглянул на часы. Удивился, увидев, что от момента, когда он начал слежку, прошло лишь двадцать пять минут.

Отведя взгляд от циферблата, он поискал впереди Катерину и вдруг понял, что женщина исчезла.

Вот вроде шла впереди. При желании он даже мог услышать ее шаги. И вмиг растворилась. Лесную тишину нарушал мирный птичий щебет, ветер шевелил верхушки деревьев, шелестели листья.

Пережив совсем ненужный сейчас приступ паники, Андрей прищурил глаза. Перевел взгляд. Медленно выдохнул. Начал снова всматриваться вперед. Никого не заметив, он сцепил зубы, ускорил шаг, теперь не сильно заботясь о том, чтобы двигаться тихо. Левченко понимал, что совершает ошибку — дает возможность обнаружить себя. В то же время он был уверен, что передвигается не так, как ломятся сквозь джунгли слоны или другие крупные животные. Так что тех звуков, которые вызвали бы подозрение в лесу, его шаги не выдают.

Бросок скоро принес результат — впереди мелькнул знакомый платок. Продвинувшись еще немного, Левченко сразу остановился. Катерина уже никуда не шла. Женщина стояла, вслушиваясь в окрестности. Так, будто ждала из лесной глубины какого-то сигнала. Вытерев взмокший по неизвестной причине лоб, Андрей сдвинул фуражку на затылок, прижался плечом к стволу. Что-то ему подсказывало: надо быть начеку. Андрей осторожно поднял руку с пистолетом на уровень пояса.

Катерина резко обернулась.

Левченко, даже не ожидая такого движения, мог ловко спрятаться за ствол. С того места, где стояла Липская, его не было заметно. Обзор закрывали кусты. Но Андрей дернулся уж слишком резко, вышло неуклюже, сухие ветки громко хрустнули под сапогами.

Солнце светило сквозь верхушки.

Катерина увидела преследователя.

Сперва не рассмотрела, кто это, — просто заметила, что не одна. Но дальше прятаться уже не было смысла. Потому Левченко решил раскрыть себя, прекратив игру в кошки-мышки. Выступил из своего укрытия, пистолет держал наперевес.

— Еще раз здравствуйте, — произнес громко.

— Зачем вы тут, товарищ офицер? — тоже громко, к тому же неожиданно звонко спросила Катерина.

— А вы?

— Гуляю.

— С противогазной сумкой?

Левченко сделал еще один уверенный шаг вперед.

— А вы — с пукалкой. На охоту?

— Можно и так сказать. Серого волка не боитесь, Катя?

— Я свое отбоялась. Ходить по лесу — преступление? Криминал? Что вы там еще придумаете…

— Знаете без меня, кого все вокруг боятся.

— Народ у нас давно не боится волков. Люди страшнее… товарищ офицер.

Андрей еще немного приблизился.

— Я где-то это уже слышал.

— И еще услышите. Не всякий и не всюду может вам это сказать. Если не услышите — увидите, офицер.

— Вот как! Уже без «товарища»? Хорошо, раз пришли, раз так вышло, раз нет вокруг никого и нас не услышит никто — поговорим. Будем говорить, Катя?

— О чем?

— Есть у меня несколько вопросов, — еще шаг. — Слушайте, я не собираюсь кому-то пересказывать наш разговор. Вообще не хочу никаких протоколов, — еще шаг. — Если бы хотел, давно бы вызвал вас к себе, Липская. Не впервые вижу вас в лесу.

— Вы так и не объяснили, почему это преступление. И почему вы ходите за мной.

— Объясню. Раз так складывается — все объясню. Но и вы мне тоже должны кое-что рассказать.

Еще шаг.

— Стой!

Прозвучало за спиной.

Вернее, сбоку.

Со своей стороны Катерина могла видеть, наверняка видела и знала человека, которому принадлежал голос.

Дернувшись и попытавшись развернуться, Левченко немедленно натолкнулся на окрик:

— На месте стоять! Бросай оружие!

— А если…

— Если что — не промахнусь! На мушке ты у меня, курва советская!

Сразу после этого Андрей услышал звук, который за время войны научился отличать от любых других.

Рывком взвели затвор. Лязгнул металл.

Лариса с самого утра не находила себе места.

Дело совсем не в гибели Виктора Сомова. Именно так, Виктора Сомова, она даже теперь не могла хотя бы мысленно назвать его своим мужем, а себя — вдовой. Никогда не верила в Бога. Еще в школе принимала участие в разных антицерковных агитбригадах, ездила по селам с театрализованными лекциями о религии как опиуме для народа. Но когда узнала, что Виктора больше нет, — извинилась перед офицером, который принес весть, закрыла лицо руками, метнулась в соседнюю комнату, будто плакать. Сама же едва сдержала выдох неимоверного облегчения. Только боялась — работник отдела НКВД услышит громкое, совсем не соответствующее скорбному моменту фу-у-у-уххх, сделает не нужные ей выводы.

Но, выдохнув, невольно поддалась какой-то непреодолимой внутренней потребности, быстро перекрестилась — неумело, неловко, краснея. Так, будто делала что-то негодное, плохое, непристойное или криминальное.

Теперь, когда Катерина заспешила куда-то по своим делам, оставив на неожиданную жилицу детей, Лариса, увидев в ее хате икону, положила крест уже не спеша. Хоть так же неуверенно, зато достаточно осмысленно. Ей вдруг захотелось, чтобы добрый милосердный Боженька правда оказался таким, каким его рисовали, — дедушкой в белоснежном балахоне и с белой бородой. Он сидит высоко в небе на облачке, смотрит вниз, на людей, следит за каждым — и воздает всякому по делам его. Потому что кто же, кроме Бога, мог видеть ее терпение, оценить его и наградить, очень вовремя забрав жизнь Сомова.