Семья Карновских - Исроэл-Иешуа Зингер

— Кажется, погода разгулялась, — пробормотал он наконец, не зная, с чего начать разговор.

Доктор Карновский не ответил, только пронзил его взглядом умных черных глаз. Моргая белесыми ресницами и вставляя через слово «верно» и «ну вот», Гуго стал объяснять, что хотел бы на несколько дней взять машину. Ну вот, она же доктору Карновскому сейчас все равно не нужна, верно? А ему очень нужна, ну вот, у него намечается важная поездка по делам. Он же теперь занимает высокую должность, верно?

Гольбек глупо улыбался и ждал ответа. Пусть зять хоть что-нибудь скажет, пусть любое слово нарушит звенящую тишину вечернего дома. Гуго Гольбек был готов услышать что угодно, лишь бы чертов еврей прекратил смотреть на него проницательным взглядом черных глаз. Но чертов еврей молчал и осматривал его от начищенных сапог до белобрысого солдатского ежика на голове. Гольбек не выдержал взгляда и покраснел. Доктор Карновский достал из кармана ключи от машины и положил на стол.

— Надеюсь, вы не в обиде, господин доктор, — промямлил Гуго с глупой улыбкой.

— Когда человек в сапогах приходит и берет, что ему надо, какая разница, в обиде или не в обиде? Приказ есть приказ, господин штурмовик, — ответил Карновский.

Гуго Гольбек понес что-то о долге, исторической необходимости и законе времени. Он набрался этих слов от уличных ораторов. Карновский не стал слушать.

— Спокойной ночи. — И он вышел из кабинета.

Гуго Гольбек почувствовал себя жалким вымогателем. Но едва он сел за руль и вдавил в пол педаль газа, как обо всем забыл. Запах бензина пьянил, как чудесный аромат.

— Наглый еврей, — бормотал он сквозь зубы. Его бесило, что зять видит его насквозь.

На другой день доктор Карновский сел на автобус и поехал к родителям. Довид был поражен, ведь они не виделись столько лет. Он растерянно стоял перед сыном. Георг крепко обнял отца.

— Незачем больше сердиться друг на друга, — сказал он с грустной улыбкой. — Теперь мы все равны, мы все евреи.

Довид Карновский погладил сына по щеке, как ребенка, который провинился и пришел просить прощения.

— Держись, сынок. Будь сильным, как я, как наш народ, — сказал он. — За века евреи привыкли ко всему. Мы все перенесем.

29

В Гимназии имени Гете, где учился Георг Карновский, новый директор доктор Кирхенмайер провел большие изменения.

Во-первых, он приказал служащему Герману снять висевший в актовом зале портрет Гете и повесить другой портрет. Старик во фраке и завитом парике, мудро улыбаясь, много лет смотрел со стены, но теперь его место занял человек в сапогах, с широко раскрытым, кричащим ртом и черными усиками щеточкой. Во-вторых, доктор Кирхенмайер приказал, чтобы учителя по-новому здоровались с учениками. Теперь, входя в класс, они должны были вытягивать вверх руку, а ученики в ответ должны были делать то же самое. В-третьих, директор обратил самое пристальное внимание на гимназиста Карновского. Он велел ему садиться в классе отдельно от других учеников, чтобы Егор знал свое место в новой, возрождающейся стране. Став директором, доктор Кирхенмайер по-прежнему преподавал биологию. Он любил свой предмет, и дополнительная плата за учебные часы была не лишней. Когда он, войдя в класс, впервые вскинул руку в приветствии, Егор Карновский вместе со всеми отсалютовал в ответ, но доктор Кирхенмайер приказал ему опустить руку.

— Карновский, а ты будешь только говорить «здравствуйте», как обычно, — сказал он, загадочно улыбнувшись.

Дома Егор отказался от обеда. Мать начала выспрашивать, что случилось, но он не отвечал. Егор вообще не любил рассказывать, что было в школе, он считал, что это его дело. Когда отец захотел проверить его пульс и посмотреть горло, он и вовсе разозлился.

— Отстань! — крикнул он, вырвав руку. — Я здоров!

Тереза покраснела:

— Егорхен, как ты разговариваешь с отцом?

Егор убежал к себе в комнату. Доктор Карновский понял, что у сына начались неприятности. Он хотел с ним поговорить, но не знал, как это сделать. Он не мог повторить сыну то, что услышал от своего отца.

С каждым днем доктор Кирхенмайер все яснее давал понять гимназисту Карновскому, что наступили новые времена. Егор привык считать себя Гольбеком, как внушал ему дядя Гуго, но директор думал иначе. Нет, он Карновский, единственный в классе с такой фамилией. На уроках Закона Божьего его, как и раньше, выпроваживали из класса, а на остальных занятиях он должен был теперь сидеть на задней парте, как последний двоечник. Но даже двоечники стали его сторониться. Ну и что, что они плохо учатся? Зато они истинные арийцы, им можно приветствовать учителя, вытягивая вверх руку, а Карновскому нельзя. Еще они могут надевать униформу и маршировать на школьном дворе под команды учителя гимнастики, как настоящие солдаты, только Каровский не может, так что лучше держаться от него подальше.

Стоя в углу двора, когда остальные маршировали, Егор Карновский чувствовал себя прокаженным. Одни мальчишки смотрели на него с презрением, другие вообще не хотели смотреть. Гордо, с высоко поднятыми головами, они чеканили шаг и салютовали друг другу. Гимназистки восхищенно глазели на них с улицы. Школьникам даже выдавали настоящие винтовки, когда учитель гимнастики проводил урок военного дела. Егору Карновскому было обидно до слез. Самое ужасное, что он не мог понять, за что ему такое наказание и унижение.

Доктор Кирхенмайер, правда, часто говорил о том, что предатели вонзили нож в спину армии, а теперь их постигло справедливое возмездие. Мальчишки при этом поворачивали головы и смотрели на последнюю парту, где сидел Карновский. Но Егор не считал себя виновным в преступлениях против отечества, никому он ножа в спину не вонзал. Однако представить себе, что доктор Кирхенмайер просто-напросто лжет, он тоже не мог, ведь и в газетах писали то же самое. Егору хотелось с кем-нибудь об этом поговорить, но он не знал с кем. Мать его не понимала. Он не раз пытался ей рассказать, что его не допускают к урокам военной подготовки, но она только отмахивалась и отвечала, что не надо принимать такие мелочи близко к сердцу, наоборот, пусть радуется. Эти занятие вредны, а он и так слабенький.

— Да что ты чушь несешь? — грубил Егор, огорченный, что ему напоминают о его слабом здоровье.

С отцом говорить не хотелось. Его, как и всех Карновских, Егор с детства не воспринимал как близкого человека. Но доктор Карновский и сам понимал, что ребенку приходится переживать в это жестокое время, и, как мог, пытался облегчить его страдания. Он высмеивал сумасшедших идиотов и их нелепые учения. Пусть Егор на них плюнет, как он, его отец. Вместо того чтобы думать о муштре и приказах, пусть побольше читает и прилежно учится. Но Егор не хотел читать и учиться. Уже потому, что все Карновские, и отец, и бабушка, и тетя Ребекка, придавали учебе такое значение, он ее ненавидел.

Егор пошел к дяде Гуго. Хотя отец называл его идиотом в сапогах и вором, укравшим машину, он все равно продолжал любить дядю. Несколько раз он не застал его, но приходил опять и опять, и наконец-то, поздно вечером, Гуго оказался дома.