Семья Карновских - Исроэл-Иешуа Зингер

— Дядя Гуго! — бросился к нему Егор с порога.

Дядя холодно посмотрел на племянника. Он тоже соскучился, но у него были сомнения, может ли штурмовик встречаться с ребенком, в котором кровь Гольбеков смешалась с кровью Карновских.

— Ну, как поживаешь? — спросил он с нарочитым прусским акцентом.

— Да так себе, — невесело улыбнулся Егор.

Он принялся изливать перед дядей душу, рассказывать о своих несчастьях и обидах. Дядя Гуго сидел в кресле, вытянув ноги, и чистил револьвер.

— Свинья! — рычал он, слушая рассказ Егора о докторе Кирхенмайере. — Дерьмо собачье!

Сперва он разозлился на Кирхенмайера, который отравлял жизнь сыну его сестры, Гольбеку. До других ему дела не было, он не задумывался о них, как не задумываются над судьбой коровы или курицы, которую собираются зарезать. Но тут шла речь о его родственнике, и он вышел из себя. Он даже захотел сесть в машину, поехать в гимназию и доходчиво объяснить этому старому куску дерьма, что лучше бы ему отцепиться от мальчишки, а иначе придется иметь дело с ним, штурмовиком Гуго Гольбеком. Однако он тут же вспомнил о дисциплине. Как образцовый военный, он знал, что у каждого солдата есть командир, которому надо беспрекословно подчиняться, так устроена жизнь. Приказ свыше — это не шутки, тут даже штурмовику лучше не совать носа. Директор гимназии ревностно выполняет свои обязанности, а ведь Егор и правда не чистых кровей. Он перестал бормотать ругательства.

Конечно, глупо говорить, что Егор вонзил нож в спину отечества, сказал он племяннику. Очень неприятно узнать, что Егора обижают в школе, что его, Гольбека, хорошего парня, не допускают до занятий. Но он должен понять, что он страдает не из-за своих недостатков, а из-за отца, из-за того, что в нем чужая кровь. Так устроена жизнь, на войне невиновный часто расплачивается за виновного, и ничего с этим не поделаешь.

Закончив логичную, убедительную речь, дядя Гуго встал и принялся деловито перебирать бумаги на столе, чтобы показать, что разговор окончен. Все, штурмовик Гуго Гольбек занят, у него есть заботы поважней. У него мелькнула мысль, не отвезти ли Егора домой на машине, но он решил, что не стоит. Не хватило духу сесть при ребенке в машину его отца. К тому же штурмовику не годится ездить по улицам с еврейским мальчиком. Правда, у Егора не еврейские черты лица и голубые глаза, а если бы не черные волосы, он выглядел бы, как настоящий Гольбек, но все же надо быть осторожней. Кто знает, что произойдет в ближайшее время.

— Извини, я занят. — И, попрощавшись с племянником за руку, он быстро выпроводил его за дверь.

Егор ехал домой разочарованный и расстроенный еще сильнее. В целом мире не было никого, кто мог бы его понять и пожалеть. Он сидел в автобусе, забившись в угол. Было страшно, что кто-нибудь может распознать его изъян, примесь еврейской крови, и в глаза перед всеми оскорбить.

Так увечный, горбатый или хромой, постоянно боится насмешек. Вместе с обидой в нем росла злость на отца. Это все из-за него. Слова дяди Гуго, что невиновные часто расплачиваются за виновных, сверлили мозг. Если бы не семейство Карновских, Егор был бы как все. С отца злость перекинулась на мать. Зачем она связалась с Карновскими? Егор понимал, что глупо об этом думать, все равно ничего не изменишь, но не мог побороть чувство обиды на родителей. Вернувшись домой, он быстро проскользнул к себе в комнату. Мать принесла ему стакан молока.

— Егорхен, ты где пропадал? Я волновалась за тебя. В такое время…

— А я-то тут при чем? — ответил он дерзко. — Это из-за меня, что ли, время такое?

Еще более дерзко он повел себя, когда отец пришел пожелать ему спокойной ночи.

— Где ты был? — спросил Карновский.

— Да так, парад смотрел, — соврал Егор. — Знаешь, красиво, факелы, флаги…

Гнев сверкнул в черных глазах Карновского, ему не понравилось то, что он услышал. А Егор был доволен, что стрела попала в цель, даже его боль ненадолго утихла.

Доктор Кирхенмайер продолжал делать свое дело. Он всем показал, кто теперь в гимназии хозяин. Он показал это учителям, которые продолжали жить в прежних временах, и Егору Карновскому, единственной паршивой овце в стаде. Доктор Кирхенмайер хотел отыграться за прошлые обиды и унижения.

Педант с лицом цвета остывшего рыбного бульона, прозрачными, круглыми глазами и ржавыми волосами, доктор Кирхенмайер не мог добиться от учеников ни любви, ни уважения. Во всех школах, где ему довелось преподавать, они всячески издевались над ним. Бывало, старшеклассники так доводили Кирхенмайера, что он бежал за помощью к директору, Но директор, вместо того чтобы наказать распоясавшихся учеников, почему-то обвинял учителя, что он не в состоянии справиться с классом.

— Что я могу сделать, если они так воспитаны, господин директор? — чуть не плакал доктор Кирхенмайер.

— Но ведь другие учителя могут, — возражал директор. — Только у вас не получается, герр доктор.

Доктор Кирхенмайер перепробовал все на свете, пытался использовать и кнут, и пряник, даже шутил на уроках, чтобы подсластить горькую пилюлю науки. Но ученики будто сговорились не смеяться над его шутками, только равнодушно смотрели на учителя. Никто даже не улыбался. А вот когда он был серьезен, они начинали хохотать. Они смеялись не над его шутками, а над ним. Кирхенмайер был несчастен. Ведь он ничем не хуже других учителей, не менее образован, у него докторская степень. Он много читал, не только научные книги, но и философские, а богословская литература вообще была его слабостью. Он даже втайне сам пописывал. Доктор Кирхенмайер прекрасно знал классиков и не упускал случая процитировать на уроке кого-нибудь из них, особенно Гете, которого чуть ли не полностью помнил наизусть. Но ничего не помогало, невоспитанные ученики не ценили его достоинств. А ведь они уважали других учителей, которые доктору Кирхенмайеру в подметки не годились.

Он переходил из одной школы в другую, попробовал даже преподавать в женском лицее. Он думал, что у девочек сможет добиться уважения, но не тут-то было. С ними оказалось еще хуже, чем с мальчиками. Все его старания пропали даром. Он строил из себя галантного кавалера, чтобы понравиться ученицам, а они хихикали над ним. Не было покоя и в учительской, куда он приходил на перемене, чтобы выкурить сигару и съесть бутерброд.

Учителям тоже нравилось подшучивать над ним. Они смеялись над его сигарами, бутербродами, зонтиком и костюмом.

У доктора Кирхенмайера был свой способ одеваться, питаться и курить, очень хороший способ для того, кто живет на учительское жалованье. Когда нужно было идти на урок, он плевал на сигару и прятал ее в карман жилетки, чтобы докурить на следующей перемене. Эти окурки, когда он доставал их и совал в рот, выглядели очень неаппетитно. Сигары он покупал дешевые, и учителя постоянно говорили, что доктор Кирхенмайер завонял всю учительскую.

— Доктор, а вы когда-нибудь курили целую сигару или вы всегда окурки покупаете? — спрашивали любимчики гимназистов.

Доктор Кирхенмайер с достоинством отвечал, что бережливость — величайшее достоинство культурного человека. Но учителя так не считали и продолжали смеяться. Они смеялись, когда он разворачивал вышитую салфетку и доставал тоненький бутерброд с какой-нибудь дешевой дрянью, смеялись над его засаленным пиджаком, который он носил много лет, чуть ли не со свадьбы, и время от времени обшивал каймой разлохмаченные кромки. Но больше всего смеялись над его дырявым зеленым зонтиком. Доктор носил его в любую погоду, даже в жаркие летние дни, когда на небе не было ни облачка.