Белый, красный, черный, серый - Ирина Батакова

– Смерть для нас – не госпожа, а служанка, – голос диктора триумфально возвысился. – Даже убивая нас, она продолжает работать на нашу победу. Для ее рабов, служителей ее наместника Сатаны, это извечная тайна, неразрешимая загадка: разве можно не бояться смерти? А для нас – естественный порядок вещей, нерушимый закон: «Никтоже да убоится смерти, свободи бо нас Спасова смерть»… И в этой точке сходятся все смыслы: Государь наш Огненноликий, наш Колоб Стожильный, подобно Спасу, умирает за нас, чтобы воскреснуть и обратить нас к жизни вечной – это и есть партийная работа. Великая мученическая смерть во имя бессмертной идеи.

– Интересно, сколько раз нужно повторить всю эту мантру, чтобы народ перестал различать себя, государя, партию, русский дух, Спаса и тексты Забылина.

– Я сейчас разрыдаюсь за народ. Такой обманутый и глупый. Вы не понимаете главного. Мы повторяем всю эту, как вы изволили сказать, мантру вовсе не для того, чтобы народ перестал что-то там различать. А чтобы сделать народу приятно. Мы любим народ – в отличие от вас – и будем угождать ему столько раз, сколько потребуется.

– Это не любовь, – сказал Леднев – Когда твой ребенок погибает от наркотиков, а ты ему покупаешь дозу, чтобы не вышло ломки, – это не любовь.

Дурман миролюбиво вздохнул:

– Вот-вот, именно так вы и относитесь к народу – как к больному ребенку. Вместо того, чтобы увидеть в нем иррациональную надличностную стихию, могучую историческую волю. Вот поэтому вы и проигрываете нам. Всегда. Вы не понимаете народ – но дело даже не в этом. Мы тоже не понимаем. Дело в том, что, не понимая, вы смотрите на него одновременно испуганно и покровительственно – как белая туристка на туземцев в джунглях Амазонки. Вы его смертельно боитесь, но при этом почему-то считаете, что он смотрит на вас как на бога, а не как на ужин, и хотя он вас уже нашинковал и обложил листьями салата – вы все равно будете поучать его светским манерам и в какой руке нужно держать вилку, а в какой – нож. А мы не поучаем. Мы – нож и вилка в его руке. И нам все равно, в какой.

– Прислушайтесь! Слышите? Слышите Его Голос? Он жив! Он выше смерти. Голос Русского Духа! – торжественно возвестил диктор. – Нет! Государь не убит – разве можно убить Русский Дух? Сказано ведь: «Русский Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит»… Возрадуемся же, ибо знаем – устами жертвенно убиенного Царственного Младенца, Огненноликого нашего Триединого Государя-Помазанника говорит с нами сам Русский Дух Святой: вот, Я перехожу в тело нового Помазанника Божьего. Я выбрал его среди прочих достойных и через епископа Паисия помазал на царствие. Примите мою волю и поклонитесь ему. Государь умер – да здравствует Государь!

На экране под звуки хоралов появляется генерал Евсей Буянович Пацук – в царственном нимбе, со скипетром и державой в руках.

Леднев изумленно хлопнул себя по коленям:

– Да ладно! – засмеялся и обернулся к Дурману. – Товарищ следователь! Скажите, что я сплю. Пацук?! Что за нелепость… Почему бы не поставить одного из клонов Младенца и сделать вид, что вообще ничего не произошло?

– Да надоел. На-до-ел. Сколько можно. Нужен новый образ Державы.

Следователь поднялся, выключил телевизор, прошел на кухню. Леднев слышал, как звякнула посуда, чихнул кран и резкими плевками пошла вода.

– Ржавая! – домашним голосом пожаловался Дурман. – Вот черт… С утра мечтал о чае. Ну, ничего. Воду спустите – и можно пить. И можно жить, – подбадривая непонятно кого, добавил он, возвращаясь.

Леднев тупо смотрел в потухший экран телевизора – там отражался силуэт Дурмана на белом прямоугольнике окна.

– И долго мне тут… жить?

– Жить можно! – громко повторил Дурман, будто говорил с глухим.

– Но зачем? – спросил Леднев.

– Что значит – зачем? Вы не хотите жить?

– Это не вопрос. Вопрос: зачем вам нужна моя жизнь?

– А ради любопытства, – насмешливо сказал Дурман. – Может быть, нам интересно, как вы поведете себя в условиях ада. Как вы там сказали?.. Уютного ада. Обманчиво уютного, разумеется, хе-хе. А если серьезно… Мы крупно облажались. Из-за ошибки нашего агента мы потеряли контроль над Хаканархом. Они должны были что? Всего лишь хакнуть систему. И перекодировать киберарсенал. Но, черт возьми, мы не планировали, что эти идиоты анархисты уничтожат «Молодильное яблоко» – всю материально-техническую базу, все клон-банки, всю научную информацию…

– Вам нужна формула Кощеевой иглы, – понимающе кивнул Леднев. – Но дело в том, – вдруг, как бы дразнясь, сказал он, – что я ее не помню.

У Дурмана вытянулось лицо.

– Как это «не помню»?

– Ну, видите ли, там пятнадцать тысяч атомов в разных связях друг с другом, мудрено запомнить.

– Но… Вы же ее создали?

– Это Кохан, – по-детски, словно ябедничая, сказал Леднев. – Его формула. Вы ведь в курсе всех этих слухов? – он приложил ладонь ко рту и, выпучив глаза, прошептал: – Так вот, это правда. Я ее украл.

Следователь нахмурился, исподлобья посмотрел на него.

– Вы понимаете, что это значит? Вы сейчас берете и заявляете, что вы для нас бесполезны.

Леднев завел под потолок глаза, как бы осмысливая слова Дурмана, подержал позу и, заморгав нарочито наивно, кивнул:

– Именно так.

– Ну, хватит. Взрослый, уважаемый человек, а дурачитесь, как не знаю кто… А хотя нет… Знаю. Как ваш внучок, Глеб. Вот, оказывается, в кого он пошел. Но, надо признать, в агентурной работе это не самое плохое качество. Шуты выглядят безопасно, люди им доверяют.

Это был сильный, неожиданный удар – как хук, без замаха. Дмитрий Антонович поник.

– Значит, все-таки он ваш агент.

– Вы так говорите, будто это плохо, – Дурман с отеческим укором покачал головой. – Плохо не то, что он работает на нас. А что провалил задание. И теперь, по его милости, у нас нет Кощеевой иглы. И мы вынуждены мучить вас. Думаете, нам это нравится?

Леднева снова накрыл тошнотворный приступ головной боли. Кортекс-шлем.

– Не понимаю, – сказал Леднев. – Зачем было подсылать Глеба, если не помучить меня. И этот еще дурак Кокурекин. Зачем? В чем смысл всех этих иезуитских выпытываний? Если – вот, – он повернул голову и указал на штекер за левым ухом. – Если вы заранее решили допрашивать меня под РЕВом.

– Мы еще не решили, действовали стихийно, по обстоятельствам и на всякий случай, – Дурман устало прикрыл глаза. – РЕВ, РЕВ… Ваш РЕВ – темная штука, как он работает – пока не ясно даже вам, не правда ли? Я запрашивал у вас отчет по делу зэка-1097, где он?

– Вы сказали к утру, еще часов девять есть в запасе.

– Вот и разберитесь с этим. И тогда мы решим, что с вами делать.

А может быть, это я, я решу, что с вами делать. А потом делайте со мной что хотите. Разве я не готов был к этому? Сколько раз до разрешения экспериментов на людях я испытывал свои препараты на себе. И что изменилось? Еще один лабораторный опыт – только теперь не я буду проводить его над собой, а этот самодовольный чурбан. Интересно, кто ему будет ассистировать?