В темном-темном лесу - Рут Уэйр

Я киваю – и тут же начинает кружиться голова. Да, знаю. Он был анархист с жестким этическим кодексом.

– Так странно, – продолжает Клэр, словно забыв про меня и говоря сама с собой. – Он думал, что после этого признания я его разлюблю, а я только сильней его полюбила. Он ведь это сделал ради меня. Из любви ко мне. А я поступила так же. Я солгала из любви к нему. И я подумала, раз я его простила, то и он…

Теперь я понимаю. Понимаю ее извращенную логику. Сыграло роль и ее вечное стремление «догнать и перегнать»: «Ты пошел ради меня на подлость, а я сделала кое-что похуже – значит, я люблю тебя сильнее».

Но тут она фатально недооценила Джеймса.

Я попыталась представить его лицо, когда он узнал. Интересно, какие аргументы она привела в свое оправдание? Те же, что и мне сейчас? Вряд ли. Да, он не был готов стать отцом, однако этим она бы не отвлекла его от главного: от жестокости обмана.

– Что ты ему сказала?

Голова у меня идет кругом от усталости, мышцы стали ватные и плохо слушаются.

– В смысле?

– Чем оправдывалась? Явно не этой пургой про неготовность стать родителями, иначе он бы мне позвонил. Что сказала-то?

– А… – Она потирает виски, откидывает с лица прядь волос. – Не помню. Что ты говорила мне о своем желании побыть одной. Что он испортил тебе жизнь и ты не хочешь его видеть. Что не стоит звонить тебе – ты позвонишь сама, когда будешь готова.

Разумеется, я ему не позвонила. Я сдала экзамены, уехала и отправила его в полный игнор.

Как мне сейчас хочется настучать Джеймсу по башке! За то, что дал так легко себя обмануть! Неужто не мог поступиться принципами и набрать мой номер?! Что ему мешало?!

Хотя я знаю ответ – то же, что и мне. Гордость. Стыд. Трусость. И что-то еще. Что-то вроде оглушения, когда проще двигаться вперед, не оглядываясь. С нами произошло событие, к которому мы были не готовы. И последствия ударили так больно, что мы старались как можно меньше думать, совершать как можно меньше движений. Просто закрыться и переждать.

– Как он отреагировал? – спрашиваю я. – Ну, потом, когда узнал.

В горле пересохло. Я отхлебываю чай. Остывший, он еще более противный; зато сахар и кофеин дадут мне достаточно энергии, чтобы продержаться до утра, а там приедет полиция.

Клэр вздыхает.

– Потребовал отменить свадьбу. Я валялась в ногах. Обвиняла его в том, что он ведет себя как Энджел в «Тэсс из рода д’Эрбервиллей» – помнишь, он там рассказал ей о своих грехах, но когда она в ответ призналась, что у нее был ребенок от другого, выгнал ее вон.

Я помню, как на уроке литературы Джеймс яростно обличал Энджела: «Да он лицемер гребаный!» – и был выставлен из класса за сквернословие.

– Он потребовал дать ему время подумать. И заявил, что сможет хотя бы попытаться меня простить, только если я перед тобой покаюсь. Я обещала ему сделать это на девичнике. – Клэр невесело усмехается, как будто только сейчас поняв какую-то шутку. – Надо же, какая ирония. Всегда считала, что девичник – это идиотская традиция, а Джеймс сто лет убеждал меня, что гульнуть с подружками перед свадьбой все-таки надо. И убедил-таки в итоге, правда, неожиданным для нас обоих способом. Если бы не он, я бы все это не придумала. Он сам подкинул мне идею.

Теперь я понимаю. Я все понимаю.

Клэр не могла позволить себе ошибиться. Она всегда должна быть права. Она будет поступать так, как ей нужно, – а вину и последствия пусть возьмет на себя кто-нибудь другой.

Понимал ли Джеймс, с кем имеет дело? Или он любил иллюзию, некую роль, в которой она перед ним являлась? Потому что мне-то было ясно как белый день, что его план никогда бы не сработал. Да скорее ад замерзнет, чем Клэр покается в чем-то подобном. Если бы она выполнила требование Джеймса, она выставила бы себя гадиной не только в моих глазах. Ее осудили бы все. Очевидно же, что я не стала бы хранить это в тайне. Рано или поздно все общие знакомые узнали бы о ее подлом обмане. И это еще не самое унизительное. Унизительней всего, что Клэр Кавендиш смогла заполучить своего жениха лишь обманом.

И наверняка она прекрасно понимала, что все равно не растопила бы сердце Джеймса. Не знаю, много ли он рассказал Мэтту, однако сам факт, что он был готов обсуждать эту проблему с друзьями, говорит о многом. Предательство Клэр сильно его задело. И он не обещал простить. Обещал лишь попытаться.

Зная Джеймса, я бы на это не рассчитывала.

Нет. От правды Клэр не было бы никакой выгоды, одни потери.

У нее оставалось два варианта: признаться и потерять доброе имя или отказаться выполнять требование Джеймса и потерять жениха. И во втором случае правда все равно бы вышла наружу. Так или иначе, под угрозой был ее имидж – хорошей подруги, любящей невесты, добропорядочного человека. Имидж, который она выстраивала много лет.

Я знаю на собственном опыте, как тяжело уходить от прежней жизни и начинать все заново. А уж если это такая идеальная, глянцевая, успешная жизнь, как у Клэр… На одной чаше весов лежало все, чего она в жизни достигла, на другой – ложь.

Ей предстояло либо смириться и позволить себя уничтожить – либо убить Джеймса и выйти из этой ситуации прекрасной и сильной молодой вдовой, восхищающей всех стоическим восприятием постигшей ее трагедии.

Джеймсу пришлось умереть – его казнь была прискорбной необходимостью.

Моя же… моя была наказанием. Смерти Джеймса было для Клэр недостаточно. Полагалось свалить на кого-то вину. Не может же на руках Клэр Кавендиш быть кровь, даже если речь о несчастном случае! Поэтому виноватой она назначила меня – пусть это послужит мне карой.

За то, что увела у нее парня. За то, что встала между ней и тем, кто по праву был ее собственностью. За то, что воспользовалась ее болезнью и украла Джеймса прямо у нее из-под носа. А теперь еще и повторила этот фокус, вдруг возникнув из прошлого, как мертвец из могилы, чтобы в последний раз встать между ней и Джеймсом.

Я очень хорошо понимаю, что из этого дома я не выйду.

Клэр просто не может позволить себе меня отпустить.

Сердце колотится очень сильно. Так сильно, что мне дурно и кружится голова. Я поднимаюсь на непослушные ноги, все еще держа кружку, и вдруг роняю ее. Затянутой в перчатку рукой Клэр пытается поймать ее, но кружка падает на стол, залив его остатками чая.

И я вдруг замечаю в них что-то белое. Какой-то осадок. Это не сахар, сахар растворился. Что-то другое. То, что придавало чаю такой омерзительный вкус.

Вот почему у меня кружится голова. Вот почему Клэр так просто взяла и все мне выложила. И вот почему она сидит в перчатках!

Клэр смотрит на лужу, потом на меня.

– Упс, – произносит она.

И улыбается.

Пару секунд я стою без движения, тупо глядя на лужу чая на столе, прислушиваясь к ватным мышцам, к туману в голове, помешавшему мне заметить эффект раньше. Чем она меня опоила? Обезболивающим? Снотворным?