Проект «Аве Мария» - Энди Вейер

– Я ошибся лишь на один процент, – ворчу я.

– Ты говорить с тобой, вопрос?

– Да! Я разговариваю с собой.

– Люди странные.

– Да, – соглашаюсь я.

– Теперь я спать. – Рокки вытягивает конечности.

– Ого! – изумляюсь я.

Со времени нашего знакомства эридианец еще ни разу не ложился спать. Хорошо. Это даст мне немного времени для работы в лаборатории. Вопрос, сколько именно?

– Как долго спят эридианцы?

– Я не знать.

– Не знаешь? Но ты же эридианец! Как ты можешь не знать, сколько спят эридианцы?

– Эридианцы не знать, сколько сон. Может, мало времени. Может, много времени.

То есть они спят неизвестное количество времени. Я не слышал о правиле, будто в ходе эволюции должен выработаться регулярный режим сна. Рокки хотя бы представляет, о каком временном интервале идет речь?

– Есть ли минимальное время сна? А максимальное?

– Минимум 12 265 секунд. Максимум 42 928 секунд.

Рокки нередко называет мне до странности точные цифры там, где люди обычно оперируют приблизительными величинами. Я сообразил не сразу, но потом все-таки догадался. На самом деле Рокки тоже называет примерные, округленные цифры, просто они в его единицах измерения и в шестеричной системе счисления. Парню проще перевести эридианские величины в привычные для нас секунды в десятеричной системе счисления, чем мыслить сразу в земных секундах.

Если перевести эти значения обратно в эридианские секунды, получившиеся цифры в шестеричной системе наверняка образовали бы некое круглое число. Но я слишком ленив. С какой стати заново конвертировать данные, которые уже перевел Рокки? Не припомню, чтобы он хоть раз ошибся в арифметических расчетах.

А пока мне надо поделить озвученные эридианцем секунды дважды на 60, дабы попросту перевести одни земные величины в другие. Сон Рокки продлится от трех с половиной часов минимум до почти двенадцати часов максимум.

– Понимаю, – говорю я, направляясь к своей шлюзовой камере.

– Ты наблюдать, вопрос?

Эридианец смотрел, как сплю я, поэтому логично, что парень предлагает мне посмотреть, как спит он. Уверен, наши ученые прыгали бы до потолка, получив хоть малейшую возможность увидеть, что такое эридианский сон. А у меня, наконец-то, появится возможность провести глубокий анализ ксенонита, и я до смерти хочу выяснить, как именно ксенонит образует связи с другими химическими элементами. Конечно, если лабораторное оборудование будет работать в невесомости.

– Не обязательно, – отвечаю я.

– Ты наблюдать, вопрос? – настаивает Рокки.

– Нет.

– Наблюдать!

– Ты хочешь, чтобы я наблюдал, как ты спишь?

– Да. Хотеть-хотеть-хотеть!

По негласному договору тройной повтор слова максимально усиливает его значение.

– Почему?

– Я спать лучше, если ты наблюдать.

– Почему?

Рокки делает неопределенный жест несколькими руками, подыскивая слова.

– Эридианцы так делать.

Эридианцы наблюдают за сном друг друга? Надо же! Мне следовало бы проявить больше культурной толерантности, но Рокки съязвил, когда я разговаривал сам с собой. И я решаю отплатить той же монетой.

– Эридианцы странные, – заявляю я.

– Наблюдать. Я спать лучше.

Мне неохота смотреть, как паук размером с собаку несколько часов лежит без движения. У него же на борту экипаж, верно? Вот пусть кто-то из них и посидит рядом.

– Попроси других эридианцев посмотреть, как ты спишь, – предлагаю я, указывая на «Объект А».

– Нет.

– Почему нет?

– Я здесь единственный эридианец.

У меня от неожиданности отвисает челюсть.

– Ты один на весь этот огромный корабль?!

Помолчав немного, Рокки выдает:

– ♫♪♪♫♪♪♫ ♫♪ ♪♪♫ ♫♪♫♪♪ ♫♪♪♪ ♫♪ ♪ ♫♪♪ ♫ ♪♪♫♪♪ ♫♪♪ ♫.

Полная абракадабра. Неужели моя самодельная программа-переводчик вышла из строя? Проверяю. Нет, все прекрасно работает. Я изучаю формы волн. Кажется, я уже видел нечто подобное. Но эти в более низкой тональности. Если вдуматься, последнее предложение Рокки прозвучало в более низком регистре, чем вся остальная его речь. В истории записей я выделяю предложение целиком и делаю выше на октаву. Октава – понятие универсальное, не характерное исключительно для людей. Иными словами, я просто увеличиваю частоту каждой ноты вдвое.

Компьютер немедленно выводит результат:

– Сначала в экипаже было двадцать три. А теперь только я.

Понижение на целую октаву… думаю, это от избытка эмоций.

– Они… они погибли?

– Да.

Я начинаю тереть глаза. Ух ты. На борту «Объекта А» летело двадцать три эридианца. Выжил только Рокки, и, естественно, он очень расстроен из-за этого.

– Ох… – Я не могу подобрать слов. – Плохо.

– Плохо-плохо-плохо.

У меня вырывается вздох.

– Сначала в моем экипаже было трое. А теперь только я. – Я прислоняю ладонь к перегородке.

– Плохо. – Рокки со своей стороны прислоняет клешню напротив моей ладони.

– Плохо-плохо-плохо.

Мы стоим так некоторое время.

– Я посмотрю, как ты спишь, – успокаиваю его я.

– Хорошо. Я спать, – отзывается Рокки.

Руки эридианца расслабляются, и он становится похож на мертвого жука. Он больше не держится за перекладины и свободно дрейфует по своей стороне туннеля.

– Что ж, ты больше не одинок, дружище, – тихо говорю я. – Теперь мы оба не одиноки.

– Не думаю, что нас надо обыскивать, мистер Истон, – отчеканила Стратт.

– А я думаю, надо, – невозмутимо проговорил старший тюремный надзиратель.

Голос надзирателя, сдобренный сильным новозеландским акцентом, звучал дружелюбно, но в нем улавливались металлические нотки. Этот человек сделал целую карьеру благодаря тому, что не позволял другим вешать лапшу себе на уши.

– У нас иммунитет от любых…

– Тихо! – оборвал Истон. – Вход и выход из «Пар»[107] только после полного досмотра.