Пять лет рядом с Гиммлером. Воспоминания личного врача - Феликс Керстен

– А почему бы мне не быть с вами откровенным? Даже если вы работаете на вражескую разведку, – никогда ведь не знаешь наверняка, – вы бы не услышали от меня ничего нового. Вам уже хорошо знакомы все слабые места нашей системы. Кроме того, вы постоянно находитесь среди людей рейхсфюрера и могли сами составить представление о ситуации. Моя откровенность продиктована благоразумием, ведь вы уже знаете, как обстоят дела, и поэтому без откровенности не обойтись.

– И чего же вы ждете от меня, господин Олендорф?

– Фактически совсем немногого, но это может оказаться очень важным. Вам достаточно рассказать рейхсфюреру, что вы знакомы со мной. Скажите ему, что вы думаете обо мне, и прежде всего постарайтесь разубедить его, что я – пессимист и пораженец. Такая репутация мешает моей работе, особенно в моем положении, когда я подвергаюсь нападкам со всех сторон. Я готов держать перед ним ответ за свои профессиональные обязанности. Но когда вы постоянно упираетесь в тупик и не можете даже поговорить с рейхсфюрером, то профессиональная работа становится невозможной. Разумеется, поступайте так лишь в том случае, если я действительно вас убедил – не люблю прибегать к таким методам и пошел на этот шаг против своего желания, лишь ради дела, за которое я сражаюсь.

Олендорф встал и ушел. При всех наших разговорах он вел себя как джентльмен и произвел на меня очень благоприятное впечатление. Как ошибаются порой люди! Ведь я всегда считал службу безопасности обширной организацией, которой управляет лично Гиммлер, которая стала его продолжением и служит ему невидимым советником. А вместо этого я слышу от самого главы этой разведки, как трудно ему поладить с собственным шефом, который отказывается пользоваться этим инструментом, находящимся в его распоряжении.

Полевая штаб-квартира

18 сентября 1943 года

Сегодня я рассказал Гиммлеру, что моим пациентом стал интересный человек, его коллега – бригадефюрер Олендорф.

– Я рад этому, – ответил Гиммлер. – Надеюсь, вы сможете ему помочь; у него проблемы с печенью и желчным пузырем. Его доклады всегда очень мрачные; Олендорф – пессимист, что вызвано его физическими мучениями. Болезни печени и желчного пузыря всегда так влияют на работу мозга.

Я ответил, что Олендорф мог стать таким только из-за своей работы и что его печень и желчный пузырь в полном порядке. Он просто перетрудился, и его нервная система расстроена постоянными тревогами.

– Говоря откровенно, мой дорогой господин Керстен, меня не волнует этот человек, – ответил Гиммлер. – У него нет чувства юмора, он – один из тех невыносимых людей, которые всегда считают, что они во всем правы. Он одним из первых вступил в СС и со своим золотым партийным значком считает себя рыцарем национал-социализма и думает, что все пропало, когда происходят вещи, противоречащие его идеологии. Он похож на школьного учителя, надзирающего за мной, чтобы я все делал правильно. Однако у него нет ни малейшего представления о тактике. Если бы я прислушивался к нему, мне бы приходилось принимать официальные меры по любому его докладу и повсюду наживать опасных врагов. Он носится с идеей фикс, что я должен показывать его доклады фюреру. Но они обычно настолько пессимистичны, что это совершенно немыслимо; они лишь подорвут способность фюрера принимать меры.

– А если они верны? – предположил я.

– Это несущественно, – сказал Гиммлер. – Фюрера следует ограждать от бесполезных подробностей, какими бы важными они ни казались. Его задача – вести нас к победе, и я должен уберечь его от всего, что может помешать решению этой задачи, даже если господин Олендорф не разделяет такого мнения. Но если вы вернете Олендорфу здоровье и укрепите его нервную систему, он вскоре начнет смотреть на мир другими глазами. Передайте ему: я считаю очень хорошей идеей, что он обратился к вам за медицинской помощью.

Харцвальде

24 сентября 1943 года

– Мы уже кое-чего добились, раз рейхсфюрер считает, что я делаю нечто разумное, – усмехнулся

Олендорф, когда я рассказал ему о своем разговоре с Гиммлером. – Более того, рейхсфюрер превосходно выразил вам свое мнение обо мне. Я всегда провоцирую у этого баварца антипрусские настроения, хотя он может не осознавать этого и в своих речах даже восхвалять прусскую стойкость и дисциплину, Фридриха Великого и Короля-солдата. Да, я – пруссак и стремлюсь к порядку в прусском духе. Я согласен, что истинная причина наших непрерывных разногласий лежит в том, что, как и говорит рейхсфюрер, я не разбираюсь в тактике. Ни одно государство не может функционировать нормально, если оно не обладает четко определенными институтами с назначенными им определенными задачами. Новые задачи по мере их появления следует поручать соответствующему органу. Если нужный человек оказывается не на том месте, его следует переместить. Рейхсфюрер же придерживается иных идей. Он нередко поручает решение новых задач отдельным людям, а не уже созданным органам; нередко несколько человек получают одну и ту же работу. Это он называет тактикой. Такой подход ведет к разного рода путанице и конфликтам, таланты растрачиваются зря, уважение к власти пропадает.

Поступая так, он на самом деле подражает фюреру, который с ранних дней своей борьбы предпочитает личные назначения и не доверяет государственным институтам. Рейхсфюрер должен позаботиться о том, чтобы объединить все силы государства и таким образом гарантировать внутренний порядок. В реальности же он скорее организует беспорядок. Логический результат его принципов состоит в том, что, хотя власть кажется сосредоточена в руках авторитарной диктатуры, на самом же деле она распылена среди множества людей, каждый из которых утверждает, что именно он несет всю ответственность. Но у него не хватает ни времени, ни способностей, ни знаний, чтобы следить за всеми порученными ему делами и управлять ими. Так возникает множество независимых и раздельных органов власти. Диктатура, установленная правительством, теряет свое значение.

В своих докладах я всегда пытаюсь донести до рейхсфюрера последствия этого принципа и в первую очередь указать ему на их губительный эффект в военное время. Но когда я называю вещи своими именами, он думает, что я неправомерно критикую методы фюрера либо выказываю недостаток тактических способностей. Когда рейхсфюрер поручает неподходящему человеку задачи, с которыми превосходно справятся существующие организации, я задумываюсь не о данной тактической ситуации, хотя с такой точки зрения в этом решении может быть известный смысл. То, что я пытаюсь делать, – предвидеть все будущие последствия.

Я ужасаюсь, когда узнаю, что создана очередная новая должность, которая препятствует той эффективности, какая доступна лишь специалистам. Такой шаг мешает осуществлять действенное руководство; более того, он порождает неприятные размышления и вопросы и настраивает против себя те силы, которые в реальности должны помогать, а не мешать. Я прихожу в ужас, думая о том, сколько времени займет исправление последствий таких ошибочных решений. Я не способен оценить такие организационные методы с точки зрения личной политики рейхсфюрера. Приципы рейхсфюрера не годятся для реального ведения никаких дел, не говоря уж об управлении государством. У вас есть поместье, господин Керстен. Вы поймете мое беспокойство, если будете вынуждены управлять им точно таким же образом, как мы управляем рейхом.