Проблема с миром - Джо Аберкромби

Зури ждала их с Гаруном, Рабиком и двумя людьми Броуда. Она выстроила цепочкой самых жалких оборванцев, среди которых было множество темных лиц. Беженцы из развалившейся Гуркхульской империи, которые искали здесь безопасность и здравый смысл, но нашли лишь очень немного и того, и другого.

– Спасибо, Зури, – сказала Савин, сглатывая тошноту. – Ты совершила настоящее чудо, как обычно.

– Боюсь, с чудесами в этом месте туговато, – откликнулась Зури, хмуро разглядывая отчаянную процессию.

Она напомнила Савин те очереди, в которых она стояла к одной из немногих работавших в Вальбеке водяных колонок. Долгая дорога обратно с тяжелыми ведрами, набивавшими синяки на ее икрах, вода плещет на ноги, плечи невыносимо ломит с каждым шагом…

«Спокойно, спокойно, мать твою, спокойно…»

Рабик бдительно держал ее кошелек, из которого Савин брала монеты и вкладывала их в грязные, мозолистые, искалеченные руки, руки с оторванными пальцами из-за неполадок с механизмами, руки детей и нищих, воров и шлюх.

Лео с помощью Гаруна раздавал с тележки буханки хлеба, хлопая людей по плечам, качая головой в ответ на их благодарности, распахивая им свое переполненное сердце и изливая благопожелания. Савин не говорила ничего: боялась, что если она откроет рот, то затопит блевотой всю округу.

– Смотреть, как леди Брок идет по этим темным улицам, – все равно что смотреть на свет лампы. Нет, не лампы – маяка! Освещающего для этих несчастных, заброшенных людей путь к лучшей жизни. Она – как луч солнца, пробившийся сквозь дым мануфактур. Да, она дает людям хлеб, она дает людям поддержку; она, не скупясь, раздает людям деньги – но самое ценное из всего это то, что она дает людям надежду!

– Очень хорошо, – пробормотала Карми Грум, перебегая взглядом от одного участка сцены к другому. Она снова закрепила волосы при помощи зажима со своего планшета и начала делать наброски.

– Не правда ли? – отозвался Суорбрек. – Однако все это окутано тайной, необходимо подчеркнуть этот момент. Мы совершенно случайно натолкнулись на сцену ее анонимной благотворительности! Она бы залилась румянцем, если бы узнала, что об этом говорят. Ибо она – само воплощение скромности… или сдержанности? Сдержанности или скромности?

– На мой взгляд, одно другому не мешает.

– Это вот так было в Вальбеке? – спросил у нее Лео вполголоса.

– До мятежа, может быть. Потом стало хуже. Мы рылись в кучах отбросов, ища что-нибудь, что можно съесть.

– Что мы можем для них сделать? Черт, надо было мне принести свой кошелек! Я все равно им никогда не пользуюсь.

Он действительно был великодушным человеком. У нее вызвала странную радость мысль о том, что такие люди существуют. Великодушным, но не слишком умным. Их помощь этим людям была монеткой, брошенной в озеро. Может быть, она поднимет какую-то рябь, но эта рябь моментально исчезнет, словно ее и не было. Хлеб будет проглочен в один укус. Деньги будут просажены на выпивку и шелуху, на мгновение сладкого забытья. В лучшем случае, возможно, какая-нибудь невзрачная фамильная безделушка будет временно возвращена из заклада.

– …Которая, ввиду ее милосердия… нет, лучше самоотверженности… ввиду ее несравненной самоотверженности и милосердия стала известна среди простого люда Адуи под именем… хм-м…

Маленькая побродяжка с лицом, сплошь покрытым какой-то сыпью и струпьями, во все глаза смотрела на Савин снизу вверх, пока та вкладывала в ее ладонь монету. Савин чувствовала, что задыхается, словно свинопас, сдавленный со всех сторон голодными свиньями.

– Сколько вам еще нужно времени? – резко спросила она.

– Уже почти все, – ответила Карми Грум, сосредоточенно морща над рисунком конопатое лицо.

– Может быть, благодетельница? – размышлял Суорбрек. – Благодетельница Трех Ферм?

– Слишком сухо.

Из открытой двери литейной вырвался фонтан искр, и Савин вздрогнула. В этом вонючем полумраке она чувствовала себя запертой в ловушку – почти так же, как в Вальбеке. Надо было поскорее выбираться отсюда.

– Э-мм… святая? – Суорбрек высоко поднял брови. – Святая из кварталов бедноты?

– Слишком религиозно. Мы же не в Гуркхуле.

– Верно! Мы в трущобах Адуи, а их ни с чем не спутаешь…

Девочка с покрытым сыпью лицом ухватилась за юбку Савин. Возможно, она пыталась удержать единственное проявление доброты, виденное ею за всю жизнь, какой бы фальшивкой оно ни было. Лео смотрел на эту сцену со слезами на глазах. Если они останутся здесь еще ненадолго, он, чего доброго, решит удочерить эту прилипалу. Испачканная кожа Савин чесалась, словно по ней ползали насекомые. Больше всего ей хотелось пнуть надоедливую девчонку, столкнуть ее в канаву. Невероятным усилием воли она сумела удержать пришпиленную к лицу улыбку, пока Рабик мягко отлеплял от ее платья грязные пальчики.

– Как насчет… – Карми Грум прищурила глаза, наблюдая эту сцену и задумчиво почесывая нос кончиком карандаша. – «Любимица… трущоб»?

– О, моя дорогая! – Суорбрек огромными глазами посмотрел на набросок Карми, потом на Савин, потом поднял руки так, словно примерял раму на картину, изображавшую ее вместе с этой отчаявшейся сироткой, цепляющейся за ее ноги. – Вам следовало бы стать писательницей!

Когда Рикке вернулась в Уфрис, было солнечное весеннее утро.

Прежде она чувствовала прилив теплых чувств, проходя через эти изъеденные непогодой ворота, слыша крики чаек и людской гомон, ощущая запах моря. Прежде она собирала радостный урожай улыбок и приветственных взмахов рукой по дороге к отцовскому замку. Вон идет Рикке – она безумна, как щит, сделанный из хлебных крошек, но мы ее все равно любим. Возвращается домой… Во имя мертвых, как ей тогда было необходимо это чувство!

Однако все изменилось с тех пор, как она сходила к запретному озеру, и не только потому, что ее правая сторона служила для нее постоянным источником удивления. Левая тоже была полна грустных сюрпризов. Люди, которых она звала друзьями, пялились на нее как на ходячего мертвеца, когда она проходила мимо, норовили улизнуть и не встречаться взглядами с ее единственным глазом. На лицах, которые раньше ей улыбались, теперь был испуг, шок и даже отвращение. Одна женщина, которую Рикке прежде никак не могла заткнуть – та любила поговорить о погоде, – при виде ее загнала своих троих ребятишек в дом и захлопнула дверь.

До этого момента она еще пыталась обмануть себя, убедить, что все постепенно вернется обратно к норме, по крайней мере в той степени, в какой позволяла ее жизнь. Однако стоило сделать пять шагов в пределах города – и стало ясно, что отныне никто не посмотрит на нее так, как смотрел прежде.

Это было больно, но Рикке не собиралась этого показывать. Она запрятала свои чувства поглубже, как положено взрослым, и попыталась идти так, как ходила Савин дан Глокта: плечи назад, подбородок вперед, никаких извинений ни перед кем. Словно Уфрис принадлежит ей и этим ублюдкам позволено здесь жить только потому, что у нее сегодня хорошее настроение.