Эпоха Михаила Федоровича Романова - Дмитрий Иловайский

Вслед за тем на их подворье прибыл царский чиновник, княжеского рода, в сопровождении целой толпы прислужников, которые принесли столовый прибор, напитки и до 40 блюд с вареными, жареными и печеными кушаньями, для угощения послов и их свиты. После угощения князь роздал им золотые чаши с малиновым медом и пригласил выпить за здоровье царя. Потом пили здоровье герцога Голштинского, а в заключение здоровье наследника московского престола Алексея Михайловича. Послы дарили князю серебряный вызолоченный бокал, который тот велел торжественно нести перед собою и, воротясь во дворец, по московскому правилу, показал этот подарок царю.

На следующий день после царского приема голштинское и шведское посольство получили разрешение свободно выезжать в город, а также посещать друг друга. Такое разрешение было необычно и объяснялось особым расположением царя к этим обоим посольствам. Голштинцы воспользовались им, чтобы навещать или принимать проживающих в Москве служилых и торговых немцев, и прежде всего позвали их к себе на обед. В числе приглашенных находились один придворный врач и аптекарь. Но думный дьяк не позволил им приехать к послам, так как герцогские подарки еще не были оценены. В Москве был обычай подарки иностранных государей подвергать подробной оценке (конечно, в видах отдаривания); а в числе голштинских подношений находилась химическая аптека, которую должны были оценивать придворные врач и аптекарь.

5 сентября голштинские и шведские послы имели по своим поручениям тайное совещание во дворце с комиссиею, в которую назначены были четыре сановника, а именно: боярин князь Борис Мих. Лыков-Оболенский, окольничий Вас. Ив. Стрешнев, думный дьяк и печальник Ив. Тарас. Граматин и думный дьяк Ив. Афан. Гавренев. Они были одеты в парчовые кафтаны, обложенные крупным жемчугом и дорогими камнями, с крестообразно повешенными на груди золотыми цепями. У боярина и окольничего на голове были, похожие на кардинальские скуфьи, шапочки, густо унизанные крупным жемчугом с алмазами посередине; а дьяки имели на себе обычные высокие шапки из черно-бурой лисицы. Бояре заняли места на лавке в переднем углу, послов поместили тоже на лавке вдоль стены, а дьяки сели против послов на скамье. Переводчики посольские, секретари и один русский писец (подьячий) присутствовали стоя и вели протокол; остальная свита осталась в передней комнате.

Князь Лыков встал и снял шапку; то же сделали и все другие. Проговорив полный царский титул, он объявил, что государь велел посольские грамоты перевести на русский язык и сам прочитал их. Затем Стрешнев с тою же обрядностию передал, что государь желает королеве шведской и герцогу голштинскому всякого благополучия и победы над врагами и что он внимательно читал их грамоты. Граматин таким же порядком объявил о государевом доверии к посольским грамотам и речам; а Гавренев сообщил о назначении комиссии из четырех членов и прочел их имена. Затем сначала шведское, а потом голштинское посольство читали свои письменные предложения. Голштинское было очень длинно; так что русские сановники, не дослушав его, взяли обе бумаги и пошли с ними к царю. Через полчаса воротился один Гавренев и объявил, что послы теперь могут ехать по домам, что предложения их будут немедленно переводиться на русский язык и затем будет приготовлен ответ.

Послы имели еще четыре заседания, с большими промежутками. Пятое, и последнее, уже без шведов, происходило 19 ноября. Тут голштинцам объявлено, что царь, по особой любви к герцогу, согласился на его просьбу о свободном проезде в Персию; но предварительно они должны воротиться в Голштинию и привезти оттуда утверждение заключенного договора.

В течение этого времени Олеарий продолжал вести свои заметки о тех сторонах русской столичной жизни, которые были доступны его наблюдениям. Разумеется, такими сторонами были по преимуществу разные общественные события и торжества, какими, например, являлись иноземные посольства и большие праздники.

Иноземные посольства, очевидно, сделались довольно часты в царствование Михаила Феодоровича; все они встречались и принимались с обычными обрядами; но большая или меньшая пышность приема зависела от степени их международного значения. Наиболее частыми и заурядными гостями в Москве были послы от разных татарских князей и ханов, которые приезжали не столько по делам, сколько за получением подарков. Из них выделялись, впрочем, крымские посольства, которых в Москве честили и дарили более других, ради удержания этого хищного народа от его опустошительных набегов на наши украйны; ибо, по замечанию Олеария, русские оборонительные меры, включительно с засеками, валами и рвами, будто бы «по сию пору весьма мало приносят пользы». 12 декабря он смотрел на въезд Крымского посольства, состоявшего из 72 человек. Потом он слышал, что царь целые три часа провел на их приеме и выслушивал их прошения, что они тут, по своему обыкновению, сидели на полу и всем им поднесли по чаше меду. Старшим членам посольства царь подарил парчовые кафтаны, а остальным из сукна и других материй; равно и шапки первым даны собольи, а вторым из другого меха. Возвращаясь из дворца на свое подворье, крымцы все эти подарки надели на себя поверх собственной одежды.

Ранее того Олеарий описывает пышный въезд турецкого посла, происходивший 17 сентября. В его встрече участвовало будто бы до 16 000 конницы, но у нее было только 6 знамен. Первое знамя, принадлежавшее гвардейскому отряду, было из белого атласа; на нем в кругу из лаврового венка был изображен двуглавый орел, украшенный тремя венцами и с надписью: Vitute supero. Другие знамена были синие и красные с разными изображениями: грифа, улитки, руки с мечом, двуликого Януса. Автор записок полагает, что подобные эмблемы были сочинены под руководством иностранных офицеров, участвовавших в Смоленском походе. Впереди знамен ехали трубачи, флейтщики и барабанщики. В свите турецкого посольства состояло несколько греческих монахов и купцов. Сам посол был среднего роста, с желтоватым лицом и черною как смоль окладистою бородою; он был в белой чалме и белом атласном кафтане с пестрыми разводами, а верхнюю одежду имел парчовую, подбитую дорогим мехом. Его везли в белой русской колымаге, обвешанной дорогими златоткаными коврами, за которою тянулось более 40 подвод. Подъехав к городу, он пересел на прекрасную арабскую лошадь. Его поместили во вновь отстроенном (после пожара) Посольском дворе, который крепко заперли, и приставили надежную стражу. 23 сентября он имел торжественный царский прием. Подарки, привезенные этим посольством, состояли из кусков золотой парчи, необыкновенной величины жемчужины, рубина и алмазного перстня, украшенного золотом и драгоценными камнями пояса для сабли и дорогих конских уборов; а со стороны греков между прочими дарами поднесены были золотой крест с алмазами, несколько сосудов с мощами и шитая золотом, унизанная жемчугом риза.

1 сентября Олеарий видел церковное празднование Нового года, происходившее на дворцовой площади, с участием царя и патриарха. Но, сравнительно с приведенным выше уставом о трезвонах, он дает менее сведений о сем торжестве. Прибавляет, впрочем, следующую черту: в народной толпе было много людей с поднятыми вверх прошениями (челобитными), которые они с громкими воплями повергали к ногам государя. Прошения эти были подобраны с земли и отнесены в его покои. А 1 октября, в праздник Покрова Пресв. Богородицы, Олеарий наблюдал крестный ход, совершавшийся из Кремля в «изящно построенный» храм, посвященный этому празднику и Св. Троице (известный более под именем Василия Блаженного). В процессии участвовали царь со всеми своими придворными и патриарх со всем своим духовенством; множество присутствовавшего народа выражало свое благочестие постоянным крестным знамением и поклонами. Царь и патриарх одни только взошли на небольшое возвышение, огороженное решеткою (Лобное место?); патриарх держал в руках книгу в богатом серебряном окладе (Евангелие) и золотой крест; священники читали молитвы; царь, сделав несколько земных поклонов перед книгою, приложился к ней и ко кресту; патриарх дотронулся сим крестом его чела и обеих ланит. После того они со всею свитою вошли в храм, где и совершилось богослужение. Греки, прибывшие с турецким посольством, также вошли в храм. Но христианам других исповеданий вход в русские церкви возбраняется.