Эпоха Михаила Федоровича Романова - Дмитрий Иловайский

12 октября Олеарий видел царскую поездку на богомолье в один из подмосковных монастырей, сопровождаемую двором и тысячью человек войска. Впереди ехал верхом царь, с плетью в руке. За ним красивыми рядами выступали на конях бояре и дворяне, по десятку в каждом ряду. Потом двигалась большая карета, сверху покрытая красным сукном, а по сторонам завешанная желтой тафтой и запряженная шестнадцатью белых лошадей: в ней сидела царица с сыном и дочерью. За нею следовали придворные боярыни и служанки в 22 деревянных каретах (колымагах), выкрашенных в зеленую краску и покрытых красным сукном, так же, как и вся конская упряжь. Кареты были плотно притворены и завешаны, так что нельзя было видеть сидящих внутри. На счастье Олеария, ветер несколько распахнул занавес у кареты самой царицы, так что голштинец мог увидать ее лицо и платье; последнее показалось ему роскошно и великолепно. (О лице же Евдокии Лукьяновны почему-то умалчивает; также не описывает и наружности Михаила Феодоровича.) Сотня стрельцов шла по сторонам каретного поезда, держа в руках белые трости (батоги), которыми они разгоняли сбежавшийся отовсюду народ. Сей последний с умилением смотрел на царскую семью и выражал пожелания ей всякого счастия и благополучия. (Это умиление лучше всего объясняет ту легкость, с которою было восстановлено и упрочено царское самодержавие.) Кстати, прибавим, что во второй свой приезд в Москву Олеарий видел возвращение царя и царицы с богомолья, в июне месяце. За царем все так же ехали его бояре и дворяне, а за царицею 36 ее «боярышен и девиц», но не в колымагах, а верхом, по-мужски. (Собственно, постельницы и мастерицы.) Они были в красных платьях и белых шапочках, от которых вдоль спины висели длинные красные шнуры, а вокруг шеи имели белые покрывала. Они очень заметно были нарумянены. Обычай белиться и румяниться так распространился в высших и средних слоях русского общества, что сделался как бы обязательным. Олеарий рассказывает, что жена известного князя Ив. Бор. Черкасского, очень красивая женщина, не хотела было подчиниться этому обычаю, но подверглась такому злословию со стороны других боярынь, что принуждена была уступить.

16 декабря голштинские послы имели торжественный отпуск. Так как была уже зима, то за ними прислали не верховых лошадей, а двое прекрасных саней, обитых, одни красным атласом, другие красной камкой, обложенные внутри шкурой белого медведя, сверх которой лежали турецкие ковры. Хомуты на лошадях были вызолочены и увешаны лисьими хвостами: такое украшение для саней употреблялось знатными боярами и самим царем. Прием послов сопровождался теми же обрядами, как и в первое их представление. Им вручили ответные грамоты и после целования руки отпустили. В этот день им на подворье также принесли кушанья и напитки от царского стола; но кушанья состояли из вареной и жаренной на постном масле рыбы, по причине поста. Перед отъездом послы должны были раздать подарки царскому конюшему, ключнику и другим чинам, доставлявшим посольству коней, съестные припасы и напитки, а также приставам, переводчикам, писцам и пр. Кому поважнее дарили кубки и бокалы, а менее важным по нескольку рейхсталеров. Сами они получили от царя в подарок по нескольку сороков соболей, их кавалеры, камер-пажи и фурьеры по одному сороку, а нижние чины две пары или по паре соболей. 24 декабря 1634 г. все посольство на 80 подводах отправилось из Москвы в обратный путь.

Вторично же посольство, в увеличенном составе, прибыло в Москву в марте 1636 года; а 3 апреля имело торжествснный царский прием с теми же обрядами и церемониями. Спустя два дня начались переговоры послов с тою же русскою комиссией из четырех членов; только место Граматина, уволенного за старостию, теперь занимал новый посольский дьяк и печатник Фед. Фед. Лихачев.

Вскоре после этого второго приезда Олеарию удалось видеть в Москве на Вербное воскресенье торжественную процессию Входа в Иерусалим. Послы не только получили от царя позволение присутствовать на сем торжестве, но им прислали лошадей и поставили их на возвышенном месте, откуда удобно было смотреть на крестный ход. Он начался от Успенского собора, в котором царь с боярами слушал литургию. Впереди на широких низких дрогах везли дерево, увешанное яблоками, финиками и изюмом; вокруг него сидели четыре мальчика в белой одежде и пели «Осанна»! За ними следовало духовенство в белых ризах с пением молитв, а некоторые и с дымящимися кадильницами, несли хоругви, кресты и образа, укрепленные на длинных древках. Затем шли гости или именитейшие купцы, дьяки, наконец бояре, некоторые с вербами в руках (изображавшими пальмовые ветви). А за ними шел царь в богатом облачении и с короной на голове. Его вели под руки два знатнейших советника, князь Ив. Бор. Черкасский и кн. Ал. Мих. Львов. Царь держал за длинный повод патриархову лошадь, изображавшую осла, а потому покрытую попоной с длинными ушами. Патриарх сидел на ней боком; он был в белом клобуке, унизанном крупным жемчугом и увенчанном также короною. В правой руке он имел золотой с драгоценными камнями крест, которым благословлял народ. По сторонам и позади него шли архиереи, архимандриты и старшие священники, кто с книгой, кто с кадилом. До 50 мальчиков в красных одеждах забегали вперед царя, снимали с себя эти одежды и постилали по дороге; иные вместо одежд расстилали разноцветные куски сукна. Крестный ход направился в церковь (собор Покрова Богородицы, или Василия Блаженного, собственно, в его Вход во иерусалимский придел); там все пробыли с полчаса и оттуда воротились в том же порядке. В благодарность за свое вождение патриарх в этот день подносит царю 400 рейхс талеров, т. е. 200 рублей. Сей обряд Ваий отправляется и по другим главным русским городам их архиереями; причем место царя занимает областной воевода.

По поводу Пасхи внимание Олеария привлек к себе общий обычай христосования, сопровождаемого дарением крашеных яиц. Сам царь усердно исполняет этот обычай по отношению к своим придворным чинам и служителям. Мало того, в ночь под Светлое Воскресение, прежде чем отправиться в церковь, он посещает темницы, где оделяет заключенных яйцом и бараньим тулупом. Оборотную сторону Святой недели составляет ревностное посещение кабаков и других питейных лавочек и духовными, и светскими людьми, мужчинами и женщинами. Многие на Святой и на Масляной неделе так напиваются, что падают на улицах, родственники хлопочут увезти их домой, потому что наутро нередко таких свалившихся находят убитыми и донага ограбленными от воров и разбойников. Эти воры и разбойники делали небезопасными московские улицы, особенно по ночам. Их многочисленность Олеарий объясняет обилием и праздностию холопов, наполнявших дворы знатных людей: получая слишком малые деньги себе на прокорм, они обращаются к воровству и грабежам. Дерзость их простиралась до того, что иногда они нападали и среди белого дня. В пример сего Олеарий приводит Гартмана-Грамана, помянутого выше одного их главных царских врачей: однажды разбойники днем напали на него и хотели уже отрезать ему палец, на котором он носил перстень с печатью; но так как это случилось у ворот одного знакомого врачу боярина, то последний выслал своих слуг, которые и спасли Грамана. По ночам же обыватели, слыша на улице крики о помощи, обыкновенно остаются глухи, боясь от воров мести, которая выражалась грабежом, поджогом и убийством. Впоследствии против них приняты были меры: по ночам запрещено выходить без фонаря; на всех перекрестках расставлялась стрелецкая или солдатская стража, которая и задерживала всякого подозрительного человека, особенно тех, кто не имел фонаря и отправляла их в Приказ, где они подвергались допросу, а иногда и пытке.