К другому берегу - Евгения Перова

– Вот черт! Марин, он развязал!

– Что значит – развязал?

– То и значит. Я ж тебе рассказывала, как он пил? Потом раз – и завязал. А теперь вот снова. Надо меры принимать. Хочешь, я с ним поговорю?

– Нет, я сама должна. Тань, а как он завязал, не знаешь? Почему?

– Он рассказывал. Однажды проснулся на чердаке чужого дома – как попал туда, не помнил, время – полпятого утра. Голова трещит. Потом опомнился слегка, вспомнил, что вроде сумка была, спортивная такая, через плечо. А там деньги – за картины получил. Чуть не тысяча баксов, не считая рублей. По тем временам – это огромные деньги! А потом спустился вниз, оглянулся – оказывается, совсем рядом с домом, не дошел немножко. Пошел, смотрит: на газоне что-то лежит. Подошел – его сумка! И ничего не пропало, ни копейки, документы, ключи – все на месте! После этого и завязал.

– Надо же, прямо чудо…

– Марин, только ты чуда не жди. Действуй!

– Действуй! А как?

– Слушай, у тебя же такие способности. Ты по-своему попробуй. Как это… Закодировать, вот. Вдруг получится?

– Тань, я понятия не имею, как это делать. Да сейчас у меня и вообще все как-то разладилось из-за беременности.

– Ну, смотри. А то меня зови, я ему мозги прочищу.

Пока Марина думала, каким образом прочищать Лешему мозги, он катился все дальше, и в один прекрасный день, уйдя из дому субботним утром, вернулся в полвторого ночи – его привели два неизвестных Марине приятеля, чуть потверже, чем Лёшка, стоявшие на ногах. Куртку ей еще удалось с него снять, а дальше Леший просто сполз по стенке и улегся на коврике под вешалкой. Марина смотрела на него с тоской – поднять его она бы не смогла ни за что, поэтому принесла ему диванную подушку под голову, стащила ботинки, распустила ремень джинсов и накрыла пледом.

Она долго лежала без сна, предаваясь горьким размышлениям, потом все-таки заснула. Утром просто ушла из дому, перешагнув через спящего Лёшку. Сначала покаталась на троллейбусе по Садовому кольцу, как всегда любила, а потом поехала в гости к свекрови. Ларисе Львовне Марина не стала жаловаться, а сказала, что Алексей покрывает лаком картины, и она уехала, потому что не переносит запаха.

Проснувшись, Леший первым делом увидел у себя перед носом собственный ботинок, долго таращился на него в изумлении, потом попытался было подняться, но голова просто взорвалась от боли. Кое-как ему удалось сесть, потом встать – с третьей попытки. Лёшка уже сообразил, почему спал в коридоре, и кое-что вспомнил из вчерашнего. Ему было чудовищно стыдно и тошно – и в прямом, и в переносном смысле, утешало только, что Марины не было дома. Леший решил, что она ушла на работу, но потом осознал, что нынче воскресенье – наверное в магазин пошла или погулять.

Постепенно он привел себя в божеский вид: кряхтя, принял душ и побрился, потом даже выпил кофе. Марина не возвращалась. Она не пришла и к обеду. К этому времени Леший уже догадался, что это такое наказание и заволновался. Еще больше он заволновался, когда Марина не появилась и к ужину. Леший заметался: а вдруг что случилось? Черт, черт! Что же делать? Он позвонил Кондратьевым, попав, к счастью, на Серёгу, а то Татьяна быстро бы влезла в это дело. Марины у Кондратьевых не было. Его, наконец, осенило – и он позвонил матери, Марина была там и, похоже, ничего не рассказала. Он подхватился, поехал за ней и привез ее домой на такси. Марина не разговаривала с ним два дня: доброе утро, да, нет – и все. К вечеру вторника Леший просто взвыл от тоски: к такому он не привык! Мать в подобных случаях долго и громко скандалила, про Стелку лучше было не вспоминать, а тут он не знал, что и делать. Они ужинали в гнетущем молчании, а когда Марина, не поднимая глаз, захотела было встать из-за стола, Леший схватил ее за руку:

– Марин, пожалуйста! Поговори со мной. А то это невыносимо. Я виноват, я знаю…

Марина подняла на него страдальческий взгляд, и Леший затосковал еще больше. Но сказала она совсем не то, что он ожидал услышать:

– Лёшечка, ты такой замечательный. Ты удивительный человек, потрясающий, и я все время думаю, чем заслужила такое счастье – быть с тобой.

У Лешего перехватило дыхание. Он оторопело моргал, медленно заливаясь краской.

– Ты сильный и надежный, чуткий, добрый, нежный и страстный. Ты невозможно, невероятно талантливый. Я тебя люблю, я ношу твоего ребенка, я разделю с тобой все. Все! Как это говорят: в горе и радости, в здравии и болезни! Все, кроме одного. – Марина замолчала, и Леший видел, как трудно ей продолжить, и сам волновался все сильнее и сильнее. – Я не смогу… Я должна… Я должна тебя уважать. И наши дети тоже.

Марина смотрела прямо ему в глаза – держала взглядом. Лешему вдруг стало холодно, он даже вздрогнул от озноба. Марина же чувствовала необычайную концентрацию воли и видела, куда именно должна эту силу направить.

– Я не знала, как тебе помочь. Теперь знаю. Вот сейчас, в эту секунду, я могу сделать так, что ты никогда в жизни больше не притронешься к спиртному. Но я не стану. Потому что ты можешь и сам. Я это вижу. Нужно только захотеть. Ты прекратил это один раз, сможешь и теперь – раз и навсегда. Ты можешь, ты знаешь – как. Так сделай это.

И ушла. Леший глубоко вздохнул – все это время он не дышал, так ему казалось. Долго сидел, думал, качал головой. Да-а… Потом встал и пошел к Марине – она лежала лицом к стене. Он лег рядом, она тотчас повернулась и обняла, шмыгнув носом, – своя, родная, привычная.

– Маленький мой! Прости…

Марина поцеловала его и прошептала:

– Знаешь, ты мне так нравишься, что даже стыдно!

– Почему же стыдно?

– Не знаю. Я всегда любуюсь тобой! Когда вижу тебя в толпе, мне кажется, ты сразу выделяешься среди всех, правда! А когда поёшь, то вообще… Или когда работаешь, пишешь… Да просто сидишь, ничего не делая, или суп ешь – я всегда смотрю и думаю: «Мой мужчина».

Марина произнесла это с такой гордостью, с такой любовью в голосе, что у Лешего просто ком встал в горле. Они лежали, обнявшись и закрыв глаза, но внутренним зрением видели, чувствовали, ощущали друг друга так остро и ярко, как никогда в жизни – повторилось то, что было с ними на выставке, только глубже и сильнее, словно души общались напрямую. У обоих закружилась голова от этой невероятной близости – Марина помнила, как в самом начале их совместной жизни вдруг открылась ей Лёшкина душа, но теперь это было обоюдно. Она только сейчас наконец поняла, как необходимы Алексею ее поддержка, нежность и любовь – заглянув в темные глубины, от которых тогда отшатнулась, упоенная нежностью и любовью, хлынувшей на нее потоком света. Но был и мрак: страстная душа Алексея металась, как бабочка, между светом и тенью – от отчаянья к восторгу, от мощного творческого порыва к полной неуверенности в себе. Внешне это проявлялось мало, потому что он все время прикрывался привычной маской добродушного весельчака, эдакого клоуна на манеже. Цирк шапито, как говорила Лариса Львовна. Марина знала, что она сама не по-женски сдержана в проявлении чувств. Ей всегда было трудно сказать что-то нежное, просто приласкать на ходу – не привыкла. И сейчас дала себе слово, что будет стараться – Лешему это нужно…