Все к лучшему - Джонатан Троппер

Дверь Билла приоткрыта, и я слышу, как он обсуждает по телефону основные компетенции и организацию каналов поставок. Билл обожает профессиональный жаргон. Не знаю, уволили меня или нет. Наверно, следовало бы это выяснить, чтобы утрясти вопрос с документами и выходным пособием. Правильнее всего было бы зайти в кабинет и либо дать Биллу выпустить пар, прежде чем выгнать меня, либо сразу подать заявление, пусть и запоздалое. Словом, уйти так, как уходят профессионалы. Но, когда я слушаю, как Билл распинается о достоинствах аутсорсинга (удобного доступа к ресурсам без капиталовложений), вокруг меня словно смыкаются стены, и я понимаю, что пора смываться, пока я не струсил и не начал умолять Билла принять меня обратно. Я бросаю пропуск в щель для писем на его двери, и когда наконец оказываюсь у лифтов, понимаю, что фактически бежал. Куда — понятия не имею.

Хоуп замечает меня не сразу. Она выходит с работы, одетая по-офисному строго — в длинную черную юбку и блеклую оранжевую блузку, волосы собраны на затылке в скромный хвостик. Она почти проходит мимо, как вдруг на другой стороне улицы видит меня: я стою, нерешительно прислонившись к стене, согнув ногу в колене, как будто жду тут целый день, хотя на самом деле всего два часа. Я хотел перехватить Хоуп, если она вдруг надумает уйти с работы пораньше.

Я долго не мог решить, стоит ли к ней идти. Может, она была бы рада напоследок встретиться со мной, чтобы плюнуть мне в лицо и сказать, что я не мужик, а жалкое недоразумение. А может, махнула на меня рукой и решила, что отведет душу как-нибудь иначе, пусть и не испытав при этом такого морального удовлетворения, — лишь бы никогда меня больше не видеть. Если так, то от моего появления будет только хуже, но, с другой стороны, если я не приду вовсе, это может задеть ее еще сильнее: Хоуп подумает, что мне вообще плевать на ее чувства, раз я даже не удосужился позвонить и извиниться. Разумеется, мои извинения вряд ли что-либо изменят, но я, по крайней мере, обязан ей все объяснить. Беда в том, что у меня нет никакого мало-мальски вразумительного объяснения, кроме самого очевидного: я ей изменил и бросил ее, а это она и без меня поняла.

Так ни на чем и не остановившись, в итоге я приехал к ней потому, что больше мне все равно было некуда идти.

Вот так и вышло, что я стою на другой стороне улицы и нерешительно машу Хоуп, которая вопреки моим ожиданиям, заметив меня, не щурится презрительно, а широко распахивает глаза, удивленно ахает и закрывает рот рукой. Когда я наконец пересекаю оживленную улицу и подхожу к ней, она салфеткой вытирает потекшую тушь.

— Я вся дрожу, — признается Хоуп.

— Прости, я не хотел застать тебя врасплох, — извиняюсь я, хотя именно это я и сделал.

— Да ладно, — отвечает она. — Зачем пришел?

— Не знаю. Захотелось тебя повидать. Извиниться за все. До сих пор не могу поверить в то, что произошло.

— И тем не менее так оно и было, — замечает Хоуп, как ни странно, без тени злости. — Более того, так оно и есть.

— Ты права. Прости меня.

Она разглядывает синяк на моем лице и сочувственно морщится.

— Да уж, папа тебя хорошо отделал, — вопреки моим ожиданиям Хоуп говорит это без тени злорадства.

Я смотрю на ее изящно вылепленное лицо, всегда восхищавшее меня, и лишь в это мгновение окончательно осознаю, что потерял ее и что между нами все кончено. Все равно что стоять и беспомощно смотреть, как горит твой дом и все воспоминания, с ним связанные, обращаются в ничто.

— Хоуп, — отчаянно выдыхаю я.

— Что уж теперь, — отвечает она. — Скажи честно, ты сейчас с ней?

Я качаю головой.

— Нет, я один.

— И долго это у вас уже продолжается?

— Это было в первый раз.

Хоуп кивает, ее глаза вновь наполняются слезами.

— Знаешь, о чем я все время думаю? — говорит она.

— О чем?

— Что бы ни случилось, это была лишь досадная минутная слабость, помутнение рассудка из-за того, что ты переволновался и был напуган. И не зайди мой отец в кабинет, ты впоследствии пожалел бы о том, что сделал, и обо всем забыл, я бы никогда ничего не узнала, и у нас все было бы отлично. Ночью я лежу без сна и, вместо того чтобы ненавидеть тебя, ненавижу собственного отца за то, что он вломился в кабинет и все испортил. Правда, глупо?

— Прости меня, Хоуп.

Она открывает сумку и достает коробочку с кольцом.

— Смотри, — она показывает мне кольцо, — я ношу его с собой. Время от времени надеваю и думаю: может, еще не поздно все исправить, может, мы зря раздули из мухи слона? Допустим, ты бы поцеловал ее где-то еще и признался мне в этом. Разумеется, я бы ужасно разозлилась, но, уверена, мы бы смогли с этим справиться. Так какая разница, где и когда это случилось?

Я вижу в ее глазах отчаянную мольбу, страстное желание, чтобы я помог ей вдохнуть жизнь в эту идею. У меня сжимается сердце при мысли о том, что счастье, которое я считал безнадежно утраченным, как ни странно, по-прежнему в моих руках, и если захочу, сегодня засну в объятиях Хоуп, а все те ужасы, которые нам пришлось пережить, канут в небытие, улетучатся навсегда.

— Я так не могу, — слышу я собственный грустный голос и изумляюсь не меньше Хоуп. Я никогда не верил, что она любит меня по-настоящему, и лишь теперь, когда между нами все кончено раз и навсегда, причем по моей вине, я осознаю, как сильно она меня любит, и мне кажется, будто я потерял ее еще раз. — Я не могу, — повторяю я снова хриплым от волнения голосом.

Слезы застилают мне глаза, и все вокруг кружится, словно в водовороте. Вокруг нас кипит толпа, люди откуда-то уходят, куда-то идут, смеются, курят, разговаривают по мобильным, даже не подозревая о том, что в эту минуту в самой гуще их сутолоки рушится целый мир.

Когда я подхожу к дому, у подъезда останавливается вишневый спортивный «мицубиси». Из него выходит высокая красавица с длинными волнистыми черными волосами. На незнакомке обтягивающие эластичные леггинсы до середины икры, открывающие татуировку-розу на лодыжке, и короткая кофточка на молнии, которую девушка подтянула повыше, чтобы в самом выгодном свете продемонстрировать свои выдающиеся достоинства — как спереди, так и сзади. Она открывает заднюю дверь автомобиля и высаживает мальчика лет пяти с копной светлых кудряшек и большими, не по годам задумчивыми глазами. Держа ребенка за руку, девушка поднимается по ступенькам, и по ее уверенной изящной походке заметно, что она отлично понимает, до чего красива.

— Вы кого-то ищете? — интересуюсь я, поднимаясь за ней на крыльцо.

Девушка и мальчик оборачиваются. У нее смуглая чистая кожа и ярко-красные ногти с белой каемкой. У мальчика в свободной руке игрушка — синий паровозик с нарисованной улыбкой.

— Норман Кинг здесь живет? — спрашивает меня девушка чуть хриплым от сигарет голосом.