Лабиринт Химеры - Антон Чиж

Новая загадка была не под силу Сыровяткину. Город как город. Все как положено, улицы подметаются, фонари светят, обыватели смирные, красота вокруг. Никаких тайн. Чего еще надо? Разве что убийцу поймать. Если мертвый брандмейстер для этого не годится.

— Вам виднее, — только сказал он.

— Не обижайтесь, Константин Семенович, это я выпустил свои путаные мысли, чего делать не стоит. Мысли вообще при себе держать надо. Мысль опасней яда и пули. Мысль — химера, только страшнее…

Сыровяткин понял, что чиновник сыска разговаривает сам с собой, а потому его замечания не требуются.

— Так вот, — сказал Ванзаров, будто очнувшись. — Городовые ваши молодцы, постарались как могли. Только два места упустили…

— Да как же…

— Они не могли об этом знать.

— Что за секретности такие?

— Никаких секретов. Отправляйтесь в больницу, доктор Юнгер мог загоститься там. Если встретите его, пусть меня там дожидается…

— А вы куда? — спросил Сыровяткин по-простому.

Кончики усов вороненого отлива взлетели вверх.

— Загляну кое-куда.

Спорить полицмейстер не посмел. Хотя ему ужасно хотелось знать: куда это собрался столичный гений, что полиции знать не полагается?

Вот ведь загадка для ума…

Чем заняться одинокой женщине, жизнь которой навсегда разбита горем? Только наведением порядка. Чему мадам Горжевская посвящала, как видно, все свободное время. Дом ее не то чтобы сверкал чистотой, он и был само воплощение чистоты. Такой порядок редко встретишь. Еще труднее его поддерживать. Ванзаров испытал невольное смущение, что ботинками несет с улицы неприличную грязь. Вдова так обрадовалась его появлению, что просила не думать о таких пустяках. Его усадили за стол, предложили свежего чаю и стали расспрашивать, как продвигается статья о заслугах ее дорогого супруга.

— Собираю сведения, — ответил Ванзаров. — Буквально по крупинке. Например, так и не смог найти в столице ни одного снимка господина Горжевского.

— Как я вас понимаю, — сказала вдова, отпивая из чашечки с розочками. — Сколько раз упрашивала Генриха Ионовича сделать семейный портрет. Все без толку. Он говорил, что при виде фотографической камеры его охватывает непреодолимый испуг. Как будто линза высасывает из него душу…

— Какое странное суеверие. Он же был человек рационального склада, и вдруг такая мистика.

— Что поделать, все мы со странностями, — Горжевская печально улыбнулась. — У меня остались воспоминания, в которых я вижу его, как живого… Значит, так надо.

— Кстати, к вам доктор Юнгер заглядывал?

Вопрос оказался несколько неожиданным. Вдова поставила чашечку.

— Доктор Юнгер? — спросила она.

— Да, он сегодня собирался по делам в Павловск, хотел заглянуть на могилу Генриха Ионовича, обещал и вас повидать.

— Как это мило. Вероятно, он заходил, когда меня не было дома. Я была бы так рада повидать его. Единственный человек, который остался от нашей жизни в столице.

— Вероятно, вас не было дома, — согласился Ванзаров. — Быть может, еще заглянет. Зато мне повезло с Юнгером больше вас.

— Рада это слышать. А что так?

— Доктор отправил мне конверт, в котором, как он уверяет, находятся любопытные свидетельства о вашем муже. Как он выразился: загадочные. Меня буквально мучит любопытство, не дождусь, когда окажусь дома и вскрою конверт. Не знаете, что такое там может быть?

— Ума не приложу, — ответила вдова. — Доктор большой оригинал и выдумщик.

— Я тоже так думаю, — согласился Ванзаров. — А вот позвольте уточнить такой факт о жизни вашего супруга…

— Конечно, все, что могу.

— Стал я сверять даты его жизни и не могу понять, какая верная.

— Прошу простить, не понимаю, о чем вы, — сказала Горжевская, внимательно слушая милого гостя.

— Встречаются разночтения. Какие считать правильными?

— Разумеется, те, что выбиты на его памятнике.

— Я так и подумал. Следовательно… — Ванзаров вынул библиотечное требование, удачно завалявшееся в кармане, огрызок карандаша и написал:

21. X.1860–30.III.1901

— Не ошибся? — спросил он.

Вдова подтвердила: именно эти даты войдут в анналы истории, когда заслуги ее мужа будут, наконец, оценены по достоинству. В этом она очень рассчитывает на статью.

— Как бы я хотела вам хоть чем-то помочь, — продолжила она. — Пропажа дневников и всех записей мужа меня совершенно убила.

— Не разумнее ли обратиться в полицию?

— Что вы! Полиция! Что может полиция! Посмотреть только на рожу нашего полицмейстера!

— Что в ней такого неприятного? — спросил Ванзаров.

— Отмечена печатью глупости! — твердо заявила вдова. — Разве такой сможет найти пропавшее?

Обсуждать полицию Павловска в ее отсутствие Ванзаров счел невежливым. И быстро откланялся.

Чудесная погода, ожидавшая начала мая, чтобы показать себя во всей красе, позвала обитателей дач на веранды. Мадам Мамаева этот зов услышала. Заметив Ванзарова, она сначала нахмурилась, но тут же улыбнулась и даже призывно помахала. Быть может, в другой день и при других обстоятельствах он и ответил бы на этот призыв. Но сейчас его привлекало куда больше другое. За поворотом 4-й Оранской улицы мелькнула юбка, которую догнать не составило труда.

Отдав приветствие Мамаевой, Ванзаров погнался за юбкой. Все равно когда-то надо было начинать гоняться за юбками.

Агния бросила косой взгляд и не сбавила шагу. Для барышни у нее была чересчур стремительная походка. Никакой плавности в движениях, только напор и устремленность. Как будто хочет вырваться откуда-то, спешит, спешит… Лицо сосредоточенное, напряженное, удивительное. А глаза грустные… Ванзаров воздержался от эпитетов, которые сами лезли ему в голову.

— Что вам еще? — его одарили движением бровей. — Мне запрещено покидать город, надзор полиции никто не отменял, неужели не достаточно.

— Агния Валерьяновна… — старательно проговорил Ванзаров. И получил то, на что рассчитывал. Она резко, на всем ходу остановилась и обернулась к нему.

— Вы нарочно меня дразните и злите?

— Да, — ответил он.

Правда иногда бывает самым хитрым оружием. Агния не нашлась, чем ответить на такой выпад. Она потупилась.

— Мне трудно… Нет, мне тяжело с вами разговаривать, — голос ее был тих. — Все, что могла, я рассказала. Добавить мне нечего. И видеть меня вам больше не нужно.