Беверли-Хиллз - Пат Бут

Ливингстон со вздохом вылез из ванны, завернулся в фирменный, с эмблемой «Сансет-отеля» халат и вытерся досуха. Затем, уронив халат на пол, он прошел к массажному столу и взобрался на него. Он лег лицом вниз, прикрыв бедра полотенцем.

Он уловил приближающиеся шаги, услышал, как отворилась дверь. Вот она уже рядом. Он ощутил прикосновение холодной, но уверенной руки.

– Привет… – произнесла она тихо.

Он повернул голову и пропутешествовал взглядом снизу вверх, рассмотрел стройные бедра, обтянутые белым халатом, выпуклости груди и закончил обзор на девичьем личике. Она улыбнулась, склонившись над ним, и улыбка – милая и в высшей степени дружелюбная – добавила прелести к тому, чем она и так располагала – вздернутому носику, подбородку с ямочкой, молочной белизны зубкам и восхитительным огненно-рыжим кудряшкам.

– Привет, – улыбнулся Ливингстон.

Этим и должен был ограничиться разговор. Нужды в том, чтобы узнать ее имя, он не испытывал. Сразу же он вернулся к прежней позе и учуял запах миндального масла, которым она смазывала руки. Его кожа уже предвкушала свидание с волшебными пальцами, способными погрузить тело и разум в блаженную нирвану. Она принялась за работу решительно, но твердость, даже жестокость, и ласка в сочетании ощущались как нечто единое, абсолютно совершенное, чему только, к сожалению, невозможно было подобрать название.

– Не могли бы вы лечь на спину, мистер Ливингстон? – мягко попросили его.

Франсиско перевернулся, лишь смутно осознавая, что выставляет напоказ свою наготу перед молодой девушкой. С безразличием он отнесся к тому, что она прикрыла его чресла полотенцем, и поторопился вновь затеять столь приятный флирт со сном и явью. Но забавы не получалось. Сон одолел Ливингстона, и он отключился. Массажистка убрала руки, выпрямилась и вперила пристальный взгляд в спящего, чтобы убедиться, насколько глубоко он ушел в забытье. Минуту или две она, замерев, наблюдала за ним, пока его похрапывание не нарушило тишину, в которой ощущалось какое-то тягостное напряжение.

Пятясь, она отступала, не отрывая глаз он неподвижной фигуры на мраморном ложе, протянула руку за спину и бесшумно отворила дверь. Женщина, ожидавшая этого знака, шагнула вперед и заполнила собой весь дверной проем, огромная и пугающая своим видом, словно ангел смерти, вся в черном, с лицом, затененным низким козырьком глубоко надвинутой черной кожаной кепки.

– Он спит, – сказала Канга.

– Отлично, – кивнула Каролин.

Они молча разминулись в дверях. Глаза рыжеволосой девицы были опущены вниз, когда она проходила мимо женщины, которая властвовала над ней.

Каролин Киркегард вплыла в ванную комнату как черный айсберг. Ее беспомощная жертва мирно похрапывала на мраморном постаменте. Жалкое препятствие на ее пути к цели.

Франсиско Ливингстон очень провинился перед нею. Он собрался отдать «Сансет» человеку, ей не просто неугодному, а ненавистному. Один раз Хартфорд выскользнул из ее ловушки. Вторично это ему не удастся.

Кто предугадает, что взбредет в голову умирающему богачу? Несмотря на финансовый крах, постигший Хартфорда и лишивший его шансов расплатиться за покупку, Ливингстон может все равно заупрямиться, отстаивая интересы друга. Со смертью Франсиско исчезнет и последнее препятствие. Его душеприказчики немедленно продадут отель тому из покупателей, кто предложит самую высокую цену, то есть Дэвиду Плутарху. А Роберт Хартфорд уже только во сне увидит свои одиннадцать с половиной миллионов задатка. Он будет шляться без цента в кармане по Беверли-Хиллз, где нищета приравнивается к уголовному преступлению.

Она вошла в нишу, стала у самого ложа. Франсиско привык, что после массажа ему накладывают на лицо омолаживающую маску. Что ж, он свое получит. Каролин наведет на него красоту.

Она раскрыла сумочку, висящую через плечо, извлекла из нее флакон с лосьоном, смочила ладони жидкостью. Запах жасмина заполнил комнату. Каролин втирала лосьон в морщинистую кожу, стараясь не касаться глаз, губ, носа. Он не должен проснуться. Она вновь полезла в сумку, но уже не за кремом и одеколоном. Тюбик, извлеченный из сумки, содержал нечто иного рода. Это был суперклей.

Каролин отвинтила крышечку и поднесла тюбик к лицу Франсиско. Сначала рот. Прозрачная жидкость из тубы пролилась на него, растеклась тонким слоем, проникла меж раздвинутых худосочных губ, попала на зубы, обволокла и накрепко склеила их.

Каролин быстро переместила тюбик к носу, надавила, выпустив клея в каждую ноздрю слабого, но пока еще живого существа. А затем глаза. Конечно, это необязательно, но как забавно сделать их неподвижными, парализовать. Один. Другой… Невинные трогательные слезы, которые вовсе не слезы.

Каролин отстранилась, разглядывая свою работу.

Производители настойчиво рекламировали свою продукцию. И не зря. Клей был действительно «супер» и схватывался за секунду. И скреплял крепче сварки.

Грезы Франсиско Ливингстона сменились кошмарами. Волшебный ковер, на котором он совершал полет над благоухающими долинами, превратился в ложе, утыканное гвоздями. А потом он стал падать с небес, низвергаясь все стремительнее в темное-темное озеро, грозящее поглотить его. Удар о воду, всплеск, и тьма сомкнулась над ним. Он отчаянно сражался с силой, втягивающей его в какую-то смутно различимую воронку, отрывал от себя невидимые щупальца…

Франсиско вырвался из кошмара, проснулся, но явь была страшнее сна. Огонь жег его рот, горло, в носу и в глазах разгорался пожар. Он не мог дышать, не мог разлепить веки.

Диким усилием Франсиско оторвал голову и плечи от мраморной плиты и сел. Он хотел видеть, дышать и кричать, но страшная субстанция наглухо отделила его от внешнего мира, похоронила заживо. Агония длилась бесконечно, но только в сознании Франсиско. На самом деле его тело совсем недолго исполняло предсмертную пляску.

Каролин едва успела прошептать ему на ухо:

– Прощай, Франсиско! Когда попадешь на тот свет, скажи там, что это Киркегард тебя прислала.

Лимузины выстроились в колонну, подобно русским танкам на первомайском параде. Вереница черных машин протянулась по всей Бедфорд-драйв насколько хватало глаз, а начало ее было у храма Благого пастыря. Туда направлялись, сохраняя чинный порядок, пассажиры лимузинов. Создавалось впечатление, что все они разом, одновременно были исторгнуты из чрева своих роскошных, но мрачных экипажей.

Роберт стоял, затерявшись в толпе, на продуваемой ветром паперти. В этом храме он никогда не бывал и даже не имел представления, что Ливингстон был католиком.

Роберт чувствовал себя не в своей тарелке. Еще недавно он был в когорте избранных, теперь же ему грозило приобщение к большинству. Два дня назад заявление пресс-службы «Галакси» об аннулировании его контракта вытеснило с первых страниц газет Америки все другие новости, и до сих пор пресса справляет шабаш. Улицы вокруг «Сансет-отеля» запрудили толпы папарацци, и куда бы он ни пошел, они тянулись за ним, не отпуская ни на шаг, и каждый заданный ему вопрос звучал издевательски. Через подобные испытания Роберт еще не проходил.