Наша Рыбка - Робин Фокс

В моей одежде и с разбитой губой он выглядел так, будто его подкараулили старшеклассники и избили за гаражами за пятерку по алгебре. Ясна не разделяла моих ассоциаций. Они с Тимуром молча слушали признания Воронцова, бледнели, и на их лицах проступал ужас.

– Ты что, шутишь? И ты не собираешься никому об этом говорить? Никуда заявлять?

– Да не будь же такой наивной! – огрызнулся Петя. – Куда заявлять, в полицию? Мне понадобится бабло и связи на разбирательсто. У меня нет ни того, ни другого. У меня даже родителей нет, никто не сможет мне помочь. А у твари есть всё. Его давно могли посадить, стопудово я не первый.

– Нет, но…

Пока они спорили, Тимур отстал и потянул меня за рукав, я обернулся.

– Когда я учился в школе, случилась похожая тема с одним преподом.

– И что?

– Да все просто, мы устроили самосуд. Ты знаешь, как выследить этого мудака?

Крутой мужик Тимур. Мне понравился его подход. Это сейчас он был модным и ревностным ценителем фотографии, а в школьные годы мог бы спокойно лупить Воронцова за гаражами.

– Слушай, это не вариант, – прозвучал ответ супергероя.

– Зассал?

Ну, в принципе, да.

На этих словах мы подошли к Манежу, выбросили стаканы из-под кофе (неотъемлемая часть образа Тимура: фотик, стакан из «Старбакса» и разбитые костяшки от назначенных кому-то пиздюлей) и потащились к гардеробу. Паоло Роверси встретил нас толпой опрятных бабуль и парочками хипстеров, еще прочнее в тот год занявших нишу в изобилии столичных субкультур.

Как и чем помочь Воронцову? Возможно, мои родители смогли бы что-то сделать… Необходимо было выдернуть себя из дурацкого состояния бессилия, покорности. Надо было взять себя в руки. Очнуться. Несмотря на то что произошедшее все еще виделось мне чем-то выдуманным, как и вся гребаная жизнь Воронцова. Куда ни ткни – сюжет для желтой газетенки.

– Ясна… Ясна! – Его возглас донесся до меня словно издалека. Я стоял в очереди за билетами и даже не сразу сообразил обернуться. Воронцов расталкивал старушек, а потом с размаху упал на колени, скорчившись над темным комом Рыбкиного платья, над россыпью ее волос.

– Тс-с, не паникуй, – шепнул мне Тимур и потащил туда же сквозь толпу. – Она просто потеряла сознание.

«Ее голова лежала на моей руке. Я тут же углядел в ее облике след кисти Уотерхауса, словно передо мной была реинкарнация одной из его излюбленных моделей. Что-то липкое, до неконтролируемого озноба теплое мазнуло по коже с той стороны, где пальцы касались темно-рыжих волос, но я не двигался, держал руку на месте и взгляд старался делать спокойный. А перед глазами вставала красная пелена, как будто не глаза, а моя рука видела цвет. Я сжал зубы, до крови прикусил язык. Но все еще не двигался. И все еще изображал спокойствие, как будто это могло что-то исправить. И пытался вспомнить, на какой картине английского прерафаэлита изображена девушка в таком же ракурсе.

Она давно очнулась и смотрела куда-то в сторону. Вот как так стало, что именно эти черты врезались мне в память? Именно ее странные, если задуматься, неправильные черты? Очень короткая растрепанная челка со своевольным завитком с правого края. Несимметричные брови, из-за которых она не нравилась себе на фотографиях: одна уголком, другая полукругом. Губы с надломом, с обветренной кожей. О, губы – это вообще вселенское зло, если ее послушать: когда улыбаешься, они делают вот так, когда разговариваешь – вот так… Под глазами синяки. Что там еще? Я рассматривал ее побледневшее лицо и думал о том, что Роверси, на которого мы пришли, снимает точно такую же красоту. Там, по залу за стенкой, сейчас ходят недовольные посетители и кряхтят от вида обнаженных, честных, несимметричных тел. Я хотел привести туда Ясну, она бы оценила. Но вместо этого сидел на ледяном полу, держал ее и ощущал липкое… красное…»

– Подвиньтесь вон туда, – промычал охранник, нависший сверху.

– Мне нормально, я могу встать, – тут же согласилась она.

– Ты останешься на месте, пока за тобой не приедут, – ответил я.

Взвизгнув тритоном сирены, скорая остановилась на обочине. Демонический вой заставил всех невольно сжаться.

– Я могу встать, правда, – шептала Ясна.

– Не надо, они тебя поднимут. – Я почувствовал приближение санитара и медленно вынул руку из-под ее волос. Пальцы и впрямь были в крови. Как странно, сразу двое за последние сутки. Сначала Воронцов, а теперь она.

– Что у нас?

– Упала в обморок, – ответил Петя.

– И разбила голову об пол, – добавил я.

– Что? Я разбила голову? – Ясна было встрепенулась, но мы не дали ей дернуться. – Я не чувствую!

– Понятно, что принимала? – хамовато отозвался санитар, подзывая коллегу, затормозившего у главного входа.

– Ничего, – ощетинился Воронцов.

– Только таблетки, – ответила Ясна.

– Какие таблетки?

– Много разных. Там инструкция, в ней все расписано. – Она пихнула мне в руки сумку. И добавила, холодно взглянув на медбрата: – Это послеоперационное. У меня онкология. Была.

– А-а-а, – протянул он. – Поднимайтесь. Поедем в больницу.

В голове полный сумбур. Невозможно рассказать историю связно.

Почему-то тогда мы с ней не поехали. Нас не взяли. Ничего не помню… Наверное, она сама сказала нам остаться. Провал в памяти сменяется следующей картинкой: мы у нее дома. Валяемся на диване. Петя рассматривает рану у нее на голове. Небольшая, говорит, заживет быстро. Только зачем они зеленкой намазали?

Засмеялись. Не было там никакой зеленки. Его тупые шутки.

– Я вчера посмотрел «Воображаемую любовь», – вдруг сказал Воронцов. Голос его звучал невнятно – теперь он щупал пальцами свою губу. Она уже не выглядела распухшей, зато воспалился шрам. Но обсуждать кино Воронцов мог в любом состоянии. – Дерьмо, а не фильм.

– Разве? – удивилась Ясна.

– Только не говори, что тебе понравился. Ни одной правдоподобной сцены и такая страшная баба!

– Но Луи Гаррель! – Ясна приподнялась на локтях.

– Его появление в самом конце хоть немного спасло положение.

– Что на очереди?

– «Роскошная жизнь».

– Я так понимаю, ты теперь смотришь только фильмы про тройничок? – развеселился я.

– А я так понимаю, ты их уже все посмотрел? – съязвил Петя. – Что остается? Может, хоть там есть подсказки, как быть… втроем.

– Ты считаешь, любви между тремя людьми не существует? – спросила Ясна.

– Она существует. Но только один миг. Нестабильна, как изотоп урана. – Он взял пальцами прядь ее волос и сделал себе усы.