Наша Рыбка - Робин Фокс

– Ну ты же понимаешь, почему я не хочу на химиотерапию?

– Конечно, понимаю.

– Но почему они не понимают, Игорь?

Потому что речь идет о твоей жизни. Потому что они будут до последнего надеяться, что тебе можно помочь. И я тоже буду до последнего надеяться. Я верю, что ты согласишься на эту химию. А потом выздоровеешь.

Она плохо ела, выглядела усталой и сонной. Приходила из университета и могла тут же заснуть, даже не успев раздеться.

Мой диван теперь всегда был разложен, появились вторая подушка и два комплекта постельного белья из «Икеи»: одно разноцветное – Ясна сказала, что этот узор называется «огурец», и другое серое с тонкой полосой сбоку. В шкафу лежали ее вещи. Мне от этого было спокойно и тепло. Кажется, я никогда не считался прирожденным холостяком. Мне не нужна была какая-то мифическая свобода и одиночество. Мне нужна была девушка. Чтобы она обращалась с моей комнатой как со своей. Разбрасывала одежду, доверчиво ставила блокноты с рассказами на одну полку с моими книжками, знала пароль от моего компьютера и переписывалась с Петей на «Фейсбуке» от моего лица.

Послеполуденный свет падал в комнату, тень от рамы крест-накрест зачеркивала до смешного простое домашнее счастье: разложенный диван, рябое одеяло, на котором теряется все, что случайно оставишь, кота и спящую девушку. Я достал фотоаппарат и несколько раз сфотографировал Рыбку – в джинсах и полосатом свитере, с Маринкиным котом в ногах. Лежала она не очень естественно, словно надломанная фарфоровая кукла, это придавало кадру какую-то тревожную динамику.

Однажды, не так давно, кстати, Воронцов провел ночь с Ясной. Его бабушка снова куда-то уехала, но он позвал к себе только ее, без меня.

– Дай мне побыть с ней вдвоем. Она и так живет у тебя.

Я понимал, что это справедливо, но изводил себя весь день, рявкал на сестру и не разговаривал с мамой. В конце концов позвонил Григорию и пригласил посидеть где-нибудь и выпить пива. Мы с Григорием заказали имбирный латте. Да, вечер явно не клеился.

Я заметил, что Григорий одет как-то иначе, моднее, что ли. Уже не так похож на очкастого зубрилу, говорит чуть увереннее и даже шутит. Ясна иногда общалась с ним, брала стихи в университетскую газету, что-то советовала. Вот и выяснилось вдруг, что Григорий зарегистрировался в социальных сетях и стал постить свои творения в поэтические группы.

– Это век сетевой поэзии! Вот вы мне говорили, что поэзия умерла. А ее просто сливают в интернет! – воодушевленно тараторил он, смешно растягивая «э» и проглатывая «р». – Ты знаешь, сколько людей пишет стихи? Конечно, там слишком много мусора. Но три моих стиха опубликовали в большом сообществе.

– Всем понравились? – спросил я, поглядывая на телефон, – нет, Петя с Ясной мне не писали и не звонили.

– Ну, – Григорий замялся, поправил очки и громко отхлебнул латте. – Вообще-то, нет, не всем. Даже скорее… никому, наверное. Сначала мне написали, что размер слишком дерганый. Что вот, мол, здесь и здесь глаз спотыкается, язык не проворачивается и все в таком духе… Потом пришел комментарий, что рифма, наоборот, чересчур проста и банальна, что в сети таких стихов море и что автор мог бы придумать что-нибудь пооригинальнее. Что тема избита, но задумка непонятна. Что…

– И что, ни одного хорошего отзыва?

– Несколько человек написали «отлично»…

– Ну вот, Григорий, что ты как маленький в самом деле! Да и Ясна всегда говорит, что у тебя охрененные стихи.

Повисло молчание. Упоминание Ясны словно явилось кнопкой, переключающей настроение.

– А где она сейчас?

– С Воронцовым. – Я постарался ответить непринужденно, но из меня просто отстойный актер. – Сегодня он строит из себя героя-любовника. Ромео, блин. Нет повести печальнее на свете…

– Чем о Ясне, Игоре и Пете, – вдруг закончил Григорий.

Я удивленно уставился на него. Интересно, это он только сейчас придумал?

Мы разошлись около одиннадцати, а от этих двух все еще не было вестей.

«Если ты уже закончил развращать нашу Рыбку, – написал я, не сдержавшись, – то ответь, во сколько завтра сваливаешь на работу».

«Не закончил», – ответил Петя и прислал красноречивую фотку, чтобы я не сомневался в его словах. Я хотел ее тут же удалить, но в итоге почему-то оставил. Сейчас порылся в телефоне и нашел ее.

На следующий день я был не в настроении, поэтому после универа мы с Ярославной молча смотрели фильм и только перед сном, когда я постучался к ней в ванную, поговорили. Она разделась, включила воду и повернулась ко мне спиной.

– Постой, что это у тебя?

На правой ягодице красовалась надпись «Привет, Чехов», сделанная черным маркером.

– Что?! Это еще откуда? – Она глядела через плечо и удивленно моргала. – Вот засранец! Написал, когда я спала!

Я рассмеялся.

– Удобно было бы использовать тебя как мессенджер, если бы ты чаще оставалась у него. Но я тебя больше к нему не отпущу.

– Будь добр, принеси какой-нибудь фломастер. Я знаю, у Марины точно есть, – проигнорировав мои слова, попросила Ясна.

– Зачем?

– Я кое-что Пете передам.

Когда я вернулся в ванную и закрыл на щеколду дверь, она тут же приказала:

– Снимай трусы.

– Что ты задумала?

Она не ответила и сама стащила с меня белье. Потом взяла фломастер и вывела на лобке «Здесь был Петя». Дальше сделала фотографию на телефон и с победным видом отправила Воронцову. Приписка гласила: «Мы получили твое послание. И нашли еще одно!»

В ответ Воронцов прислал плачущий смайл.

Ясна пошевелилась на кровати и вернула меня в комнату из веселых воспоминаний.

– Игорь, – прошептала она.

Свет за окном мерк, тень от рамы ползла к потолку и бледнела. Я спрятал камеру и сел рядом.

– Мне так больно, Игорь…

– Где больно? – встревоженно спросил я.

– Везде. Во всем теле.

Она не хотела больниц. Она хотела плавать с дельфинами и ездить по старым усадьбам, расположенным вокруг Москвы.

Но однажды боли стали настолько сильными, что она почти забылась в беспамятстве и согласилась на лекарства. Родители поместили ее в хорошую клинику, где тут же, помимо обезболивающих, был назначен курс химиотерапии.

Я вышел из метро, слегка трясущимися руками открыл карту, чтобы посмотреть, как ехать своим ходом. Увеличил масштаб: вот появились очертания домов и нежилых построек. Такие карты рождали одну-единственную ассоциацию – вытянутые, т- и г-образные дома напоминали фигурки тетриса, и я мысленно пытался сложить их в один большой блок, который, по законам игры, должен исчезнуть.

Когда я добрался, у больницы уже парковалась мама – в этот раз она вызвалась навещать Ясну со мной, и мы вместе вошли и поднялись на нужный этаж. Впервые я чувствовал себя чуть более важным… более опытным, чем она. Мой шаг сам собой становился решительным и широким, мама шла следом, и я лишь по дробному перестуку каблуков понимал, что она пытается за мной угнаться. У палаты я остановился, выдохнул и открыл дверь. Кажется, я даже заранее придумал, что сказать Ясне. Зачем-то прокручивал и проигрывал в голове предстоящий час в больнице и нашу беседу.