Проклятие Аримана. Маг - Евгений Малинин

– И еще одно, Многоликий. Я думаю, что никто не должен знать о нашей разведке, а зеркало стоит закрыть, очень уж оно странный вид имеет, даже когда не смотрит.

Многоликий внимательно посмотрел на зеркало.

– И опять ты прав…

Он погасил Взгляд, потом, наклонившись, выдвинул один из ящиков стола и достал небольшую коробочку и кусок яркой парчи. Накинув парчу на зеркало и сунув перстень в коробочку, он тронул пальцем колокольчик, висевший на небольшой вычурно гнутой подставке, на краю стола. Через секунду в комнату вошел гвардеец.

– Вызови ко мне Игошу-птичника, – бросил Многоликий гвардейцу.

Тот молча кивнул и вышел.

– Ну что ж, Белоголовый, ты свое обещание сдержал. Теперь я расскажу тебе все, что мне известно о возникновении границ в моем мире. Только предупреждаю, что эта легенда может совершенно не соответствовать тому, что было в действительности.

Он откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза и негромко начал рассказ:

– Произошло это сто тридцать шесть поколений назад. В то время наш мир был огромным шаром. Он был настолько велик, что люди, которые желали объехать его вокруг, тратили на это почти четверть своей жизни. Они плыли на кораблях, переходили из города в город или из страны в страну с караванами, они поднимались к горным перевалам и пересекали бурные или спокойные реки, но если они шли все время за солнцем или, наоборот, ему навстречу, они рано или поздно приходили в то место, из которого вышли. В те времена люди в разных городах знали множество различных ремесел. До сих пор сохранились песни и сказки, в которых рассказывается о Джедале, построившем летающий корабль, или о Вандате, который сделал железную машину, бегавшую быстрее самой быстрой лошади. Есть и другие истории, повествующие о других, не менее чудесных вещах, происходивших в те времена.

И вот однажды два могучих мудреца и кудесника поспорили, кто из них более важен для нашего мира. Первый сказал, что этот мир обречен погрузиться в хаос войны, и будут люди убивать друг друга без причины, и умрут ремесла и уменья, и воцарится злое и беспощадное колдовство, и будут маги и колдуны властвовать в этом мире, пока не кончится жизнь. Второй же заявил, что не могут война и убийства бесконечно повелевать людьми, что и магия, и колдовство могут быть полезными, что мир, правда и жизнь более милы людям, чем ложь, распря и смерть, и таким останется человек, пока не кончится жизнь.

Так спорили они друг с другом много лет и не могли переспорить один другого.

Тогда первый выдул из черного вулканического стекла сосуд, назвал его страшным словом «реторта» и сварил в этом сосуде голубой дождь. Это был странный дождь. Когда он пролился, его струи вонзились в землю, словно стальные иглы, а капли, повисшие на ветках, сверкали, как осколки бриллиантов. Этот дождь не принимала в себя даже самая сухая земля. Лужи после него растекались, ртутно поблескивая, и испарялись под солнцем, пачкая воздух чудным синим дымком. И после синего дождя люди, населявшие наш огромный мир, начали воевать. Не было иных причин для войны, кроме желания убивать, и не было победителей в этой войне, потому что мужчины уходили из дома, подгоняемые жаждой убийства, а женщин и детей некому было защищать, и их убивали другие мужчины, пришедшие издалека. Иногда война останавливалась, словно задохнувшись, но с неба снова проливался голубой дождь, и люди снова, словно обезумев, бросались в драку. Все воевали против всех, и предводительствовали этими обезумевшими от крови бандами маги, чародеи, кудесники и колдуны, получившие невиданную силу. Пришли в наш мир магия и чародейство и затопили его.

И сказал первый мудрец и кудесник: «Вот! Смотри! Я прав!»

Но второй в своей тайной мастерской, спрятанной, по преданию, в самой большой пещере Безумных гор, выковал Желтого дракона. И когда он выпустил дракона из пещеры, небо над нашим миром стало багровым и солнце растворилось в нем. Желтый дракон выпил голубой дождь до последней капли и умер, а с неба в землю ударили зеленые молнии. После этого встали между странами и народами Границы. Были ли это моря с мелями, скалами и страшными течениями, или пустыни без края, наполненные желтым знойным песком, на котором грелись пестрые змеи и черные тарантулы, или смрадные, топкие болота, покрытые ряской и населенные страшными, уродливыми созданиями, или неприступные горы без троп и перевалов – они были непроходимы, и они разделили людей. И люди, словно опомнившись от страшного безумия, бросили оружие и вернулись к своим очагам. Те, кого война не забросила слишком далеко от дома. Война умерла, но наш огромный мир-шар разделился на маленькие отдельные плоские мирки. И это была плата за правду, жизнь и мир.

Ничего не сказал второй мудрец и кудесник, увидев дело рук своих. Он повернулся и навсегда ушел в другие миры, к другим людям. Только осталось после него одно заклинание. И когда кто-нибудь сможет прочитать его и расплести завязанный им узел, мир наш снова станет шаром, и людям, пожелавшим объехать его вокруг, придется тратить почти четверть своей жизни, двигаясь за солнцем или навстречу ему. Вот тогда снова побежит по дорогам железная машина, а в небо поднимется летающий корабль.

Многоликий замолчал. Из-под его закрытых глаз по щекам протянулись две блестящие дорожки, оставленные скатившимися слезинками.

Несколько минут длилось молчание, а затем я осторожно поинтересовался:

– А где можно увидеть это заклинание?… Многоликий открыл глаза и уставился на меня, словно впервые увидел. Потом, тряхнув головой, он вернулся в настоящее и переспросил:

– Ты что-то спросил, Белоголовый?

– Я говорю, где можно это заклинание увидеть?

– Какое заклинание?

– Ну, ты сказал, что после второго мудреца осталось заклинание, развязав которое, можно убрать границы.

Он некоторое время смотрел на меня недоумевающим взглядом, а затем, словно наконец поняв, о чем я спрашиваю, ответил:

– Это заклинание записано в последней книге мудреца. Только сейчас уже никто не знает, что это за книга… Может, она вообще не в моем мире…

Мы помолчали.

– Да, красивая, но страшная легенда… Но неужели не осталось никаких записей о том, «довоенном» времени? Неужели все, кроме человеческой памяти и фантазии, уничтожено?

Многоликий как-то странно взглянул на меня, а потом будто бы про себя пробормотал:

– …Свихнувшиеся камни?…

Он потер лоб и, коротко бросив мне:

– Подожди, – снова толкнул колокольчик. На этот раз гвардеец запустил в кабинет довольно странную личность, а сам остался снаружи.

Невысокий, еще очень молодой паренек, одетый в простую, чистую рубашку, свободно болтавшуюся поверх таких же простых штанов. На ногах, как, впрочем, и на темной вихрастой голове, у него ничего не было. Он отвесил почтительный поклон, но в глазах его мерцало веселое нахальство, словно он чувствовал себя равным и Многоликому, и, уж во всяком случае, мне.