Мефодий Буслаев. Огненные врата - Дмитрий Емец

– А как же ДЕВУШКА С ДАРОМ ЛЮБВИ? – спросила Ирка тихо, чтобы ее услышала одна Гелата.

– Девушка с даром любви остается. Ты выстояла, а раз так, кто отнимет у тебя твой дар осветлять эйдосы, которые рядом? – ободряюще шепнула Гелата.

Матвей стоял у стены и, улыбаясь, смотрел на Ирку. К их разговору он не прислушивался.

– Осветлять, – повторила Гелата. Было заметно, что ей очень нравится это слово. – Хорошо, что ты дотерпела! Все вокруг такие израненные! Ты будешь им помогать!

Ирку кинуло в жар. Слово «дотерпела» ударило ее больнее пощечины. Ирка подошла к Гелате и вырвала у нее рунку. Рунка отозвалась тихим звоном, кратким, как слово «привет!», которое шепчет копейщику, занявшему место в строю, его товарищ.

Гелата порылась в сумке. Там царил такой беспорядок, что любой карманник скорее вывихнул бы руку, чем что-то нашел.

– Странно, блокнот куда-то запропастился. Уф, я же на ладони записала!

Подмосковная валькирия повернула к свету свою бело-розовую ладонь, по которой разбегались буквы от зеленой ручки.

Пророчество о Трехкопейной деве. Если встретятся два воина, не ищущие собственных выгод, а просто, надежно и без всякого героического пафоса готовые умереть друг за друга не только на поле брани, но и в удаче, во всякой внешне мелкой жизненной ситуации, они будут непобедимы.

– А кто другой воин? – спросила Ирка.

Гелата пожала плечами:

– Если надо помазать ранку йодом, я в твоем полном распоряжении, а вот истолковывать пророчества – уволь!

Ирка подняла рунку и нанесла три прикидочных укола. Рунка была гораздо тяжелее ее прежнего копья. В ней чувствовалась спокойная, медлительная сила. Ирка поняла, что ей долго еще придется привыкать к рунке, прежде чем они составят одно целое.

– И что теперь? Что мне поручат?

– Подозреваю, что вместе с нами ты будешь охранять одну вещь.

– Какую?

– Подробности расскажет Фулона. У нас с ней разделение труда: я лечу, а она создает фронт работ.

– Веселенькое разделение, – задумчиво произнесла Ирка.

В ее глазах стоял какой-то тоскливый вопрос. Все стоял и никак не мог упасть.

– Ну я пошла! – спохватилась Гелата. – Мне к Бэтле надо заглянуть. Она сгоряча через шиповник пробежала. У нее столько царапин, что ее принимают за хозяйку маньячной кошки.

Гелата поцеловала Ирку. На пороге она обернулась, весело разглядывая ее ноги. Новые ноги Ирки были очень хороши. Гибкие, длинные, идеальные в плане соотношения худобы, мускулистости и округлости. Особенно красивым казалось колено – так непохожее на прежнюю костяную нашлепку, на которую Ирка всегда торопливо набрасывала плед, чтобы не терзать душу.

– Невероятно! Ну они там в Эдеме зажигают! – воскликнула она.

– Что невероятно?

Валькирия воскрешающего копья задвигала губами, точно отлавливала потерявшееся слово.

– Ноги дал тебе свет, так? Но они какие-то дразнящие, вызывающие, даже где-то наглые! Эти резковатые очертания, эта стремительность, эта четкая голень! Очень неожиданно! Знаешь, как в фильмах про кабаре, где красотки отплясывают канкан? Ну да в Эдеме, конечно, им виднее, какие ноги нужны Трехкопейной деве. Ну все! Я ушла!

Гелата исчезла. Ирка наклонилась, ощупывая и разглядывая свои новые ноги. Они были теплые, живые, сильные и ее собственные. Или не ее?

– Наглые ноги, – повторила она. – И чьи они, интересно: света или мрака? Кто мне их дал? И если это дар мрака, то чем за него заплачено? Или будет заплачено?

Матвей молчал, глядя не на Ирку, а на коляску, задвинутую в глубь комнаты, куда слабо падал свет. Ее хромированные обода отсвечивали. Ирка тоже стала смотреть на коляску. Она притягивала их как магнит. Ирка подумала, что слово «радость» отличается от слова «гадость» единственной буквой. Тончайшим нюансом глубиной в пропасть.

– Ты понимаешь, что мы поспешили? Сорвались почти у финиша? Ну почему, почему все так паршиво? – жалобно повторила Ирка.

Багров был благодарен, что она сказала «мы», а не «ты». В этом была вся Ирка. Сам он по-прежнему не мог оторвать взгляда от ободов. Ему казалось, коляска, скрипя, подкрадывается из глубины комнаты.

– Тихо! Она близко! Она смотрит! – прошептал он.

– Кто?

– Тихо! Она слышит!.. Я убью ее!

Он согнул спину и, тихо, как пантера, ступая, стал красться к коляске. Потом прыгнул и покатился с ней по полу. Коляска кувыркалась, вращала дутыми шинами, пыталась ткнуть его рычагом, но Матвей оказался сильнее. Одержав сокрушительную победу, он схватил коляску и потащил ее куда-то, нанося ей ритуальные удары красной палкой от гнущейся польской швабры.

Вернулся он не скоро, со сломанной шваброй, на которую налипла глина.

– Я убил ее и закопал! Ее никто никогда не найдет!

Ирка заплакала и засмеялась. Это было как дождь при солнце.

– Глупый! Какой же ты глупый! – сказала она.

Большая беда всякого человека, что каждый втайне считает себя совершеннее других. Если же даже и видит, что косвенные факты на это не указывают, все равно гордыня заставляет его считать себя чем-то более уникальным. То есть пусть я косоглазый и память плохая, но зато я самый косоглазый и память самая плохая!

Эссиорх. Запись на обратной стороне картины

Меф сидел за столом. Ел рыбные консервы из банки, используя вместо вилки черный хлеб, и смотрел на спату. Хотя и с опозданием, он выполнял обещание, данное Эссиорху.

Меч ему активно не нравился. Чем больше он на него смотрел, тем сильнее спата его раздражала. Крестовины нет, клинок коротковат и сбалансирован непривычно, скорее для рубки с седла без стремян, чем для пешего боя. Уколоть, конечно, можно, да и рубануть тоже, ну так и что из этого? Карандашом тоже можно убить, но никто не считает его грозным оружием.

Одного Меф не мог понять: почему его предок так любил этот меч? Только ли потому, что где-то внутри клинка была скрыта его разбитая флейта? Интересно, равномерно он ее вплавил или использовал массивное навершие спаты и ее относительно широкую рукоять? Пожалуй, обломки флейты вошли бы туда целиком.

Буслаев заинтересовался. Он протянул руку к мечу, но, спохватившись, отдернул ее и вытер о скатерть, щедро поделившись с ней следами масла из консервов. Дафны теперь рядом нет, а сам по себе Меф нередко был склонен к бытовому свинству. Давно замечено, что с чистоплотными людьми всегда поселяются поросята, чтобы чистоплотным было интереснее убираться. А то бы они один раз убрались – и страдали бы от отсутствия поля деятельности.

Взяв спату, Меф взвесил ее в руке. Затем попытался открутить навершие. Дохлое дело. Оно составляло с мечом единое целое. Постучал навершием по батарее, пытаясь определить по звуку, но так ничего и не понял.